КОНСТАНТИН КАПИТОНОВ

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПОЖЕЛАЙ УДАЧИ В ЛИВАНЕ

 

 

 

 

 

 

 

 

МОСКВА

 

 

 

 

 

 

 

 

ОТ АВТОРА

 

 

 

        В основу этой повести легли подлинные события, происходившие в Ливане летом и осенью 1982 года.

         Главный герой – корреспондент журнала «Время и Политика» Павел Вохмянин – лицо вымышленное. Другие персонажи имеют в жизни реальных прототипов. Я лишь изменил имена и фамилии.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Моим соотечественникам, работавшим в Ливане

в период военной операции ЦАХАЛа (Армия обороны Израиля) «Мир Галилее», посвящаю.

 

Автор

 

 

 

 

 

 

Бейрут, Посольство СССР (17. 09. 82 г.)

 

 

 

 

         «Словно на расстрел ведут…» – подумал Вохмянин и замедлил шаг.

         В ту же секунду почувствовал, как в спину уперлось дуло  автомата. Он резко обернулся. Израильский солдат, который вел его по лестнице посольского жилого дома, остановился, отступил чуть назад, а потом больно ткнул автоматом в бок, понуждая идти вперед.

         «Да, дела… - вздохнул Вохмянин. – Израильтяне в Берйуте! Третий день на территории советского посольства. Захватили консульство, жилой дом, клуб… Мог ли я вообразить такое, когда отправлялся в Ливан? Или допустить, что меня, советского журналиста, будет водить под автоматом израильский солдат? И на нашей же территории! Рассказать кому – не поверят… Стоп! Какой сегодня день? Пятница, семнадцатое сентября. Значит, ровно три месяца, как я в Ливане. Немного, конечно. А сколько событий произошло…»

 

 

        

 

Москва, редакция (15. 06. 82г.)

 

 

- Сабах эль-хэйр! Кефик? Шу фи ждид? ·

         Анна Ивановна – помощник главного редактора еженедельного журнала «Время и Политика» – немолодая, миловидная женщина сидела спиной к двери и печатала на машинке. Она обернулась и увидела Павла Вохмянина, сотрудника отдела международной информации, назначенного недавно собственным корреспондентом по Ливану.

         Он стоял в дверях приемной с букетом ярко-красных роз и большим пакетом в руках. На темном от южного загара скуластом лице светилась улыбка.

         Он знал из газет, что к моменту нападения на Ливан численность израильской армии была доведена до 400 тысяч человек. В распоряжении Ариэля Шарона и Рафаэля Эйтана – 3.500 танков, 4.000 бронетранспортеров, около 1.000 артиллерийских орудий и свыше 600 новейших боевых самолетов. Непосредственно в операцию предполагалось задействовать более 100 тысяч солдат и офицеров.

Против кого сосредотачивалась столь внушительная армада?

Против 6 тысяч бойцов Палестинского движения сопротивления (ПДС) в южных районах Ливана, 8 тысяч палестинцев и 3 тысяч бойцов из ливанских Национально-патриотических сил (НПС), защищавших подступы к Бейруту. И, наконец, против полутора тысяч сирийских военнослужащих, размещенных в Бейруте и вокруг него.

Вторжение шло по трем направлениям. На западном участке фронта вдоль приморского шоссе. Здесь израильским войскам была поставлена задача захватить город Тир, а затем второй по величине ливанский город Сайду. На центральном участке израильтяне наступали на город Набатия с целью захватить крепость Шато де Бофор. На восточном участке в предгорьях горы Хермон атака развивалась в направлении города Хасбайя.

         С первых часов вторжения израильское командование придерживалось тактики «выжженой земли». Прежде чем атаковать тот или иной рубеж, израильтяне подвергали его массированному артиллерийскому обстрелу, бомбардировке с воздуха. Только затем вступала в бой моторизированная пехота.

         6-го июня, спустя два часа после начала военных действий передовые части, которыми командовал бригадный генерал Ицхак Мордехай, обогнув Тир, преодолели реку Литани и устремились на север в направлении Сайды.

На рассвете следующего дня десантные корабли израильских ВМС высадили с моря танковый и пехотный десант к северу от Сайды. Эти силы под командованием бригадного генерала Амоса Ярона отрезали палестинцев с севера и, блокировав пути отступления к Бейруту, продолжали атаковать вдоль приморского шоссе в направлении населенного пункта Даммур.

В тот же день группировка под командованием бригадного генерала Авигдора Кахалани, действовавшая на центральном участке фронта, овладела крепостью Шато де Бофор. Повернув затем на запад, она захватила город Набатию, и вышла к морю. В результате все силы палестинцев на западном участке фронта оказались в окружении.

8-го июня продолжалось наступление на восточном направлении. Здесь продвижение израильских войск пытались остановить бойцы ПДС и подразделения сирийской армии, дислоцированные к северу от города Хасбайя. Одновременно сирийцы, занимавшие позиции на центральном участке фронта в районе города Джеззин, атаковали израильтян, пытаясь отбросить их назад.

На рассвете 9-го июня израильская авиация нанесла удар по сирийской системе противовоздушной обороны в Ливане. Все их зенитно-ракетные комплексы (САМ-6) уничтожены.

Когда стало ясно, что израильские войска обретают полную свободу действий в воздухе, сирийцы подняли свою авиацию. Однако понесли ощутимые потери – около 100 боевых самолетов. Но боевой дух сирийцев не сломлен, и они продолжают сражаться против бронетанковых частей.

 12-го июня Сирия заключила с Израилем соглашение о прекращении огня. К этому времени войска под командованием Ярона заняли Даммур. Затем прорвали последнюю линию обороны палестинцев на пути к Бейруту и, подойдя к окрестностям ливанской столицы, перерезали в районе Баабда, где расположен президентский дворец,  шоссе Бейрут-Дамаск. Соединившись с вооруженными формированиями христиан, израильтяне окружили столицу.

Первый этап войны  завершен. Началась блокада и осада Бейрута…

 

 

 

 

Дамаск (17. 06. 82 г.)

 

 

 

 

Рано утром Вохмянин и Надеждин выехали в Ливан. До войны из Дамаска в Бейрут обычно добирались кратчайшей дорогой – по международному шоссе, которое узкой лентой серпантина пролегло через горный перевал Дахр эль-Бейдар. Теперь оно было перерезано израильтянами, и поэтому им пришлось ехать кружным путем.

Через четыре часа, преодолев расстояние почти в триста километров, они подъехали к небольшому поселку Арида, где проходила сирийско-ливанская граница. Надеждин притормозил у одноэтажного здания, выкрашенного в желтый цвет, над которым развевался сирийский флаг.

Войдя в прохладное помещение, они направились к стойке, где висела табличка «Для иностранцев». Заполнив декларации, вместе с паспортами отдали пограничнику, который время от времени отпивал крепко заваренный чай. Он взял паспорта, полистал и отработанным движением поставил печати.

Выйдя из таможни, Вохмянин и Надеждин сели в машину и через двести метров остановились перед серым одноэтажным зданием с ливанским флагом на крыше. Внутри, за стойкой, сидел пограничник. Он слушал стоявший перед ним транзистор.

- Какие новости из Бейрута? – поинтересовался Надеждин.

- Плохие. Израильтяне днем и ночью обстреливают город. Среди населения много жертв.

         Вложив в паспорта заполненные декларации, они отдали их пограничнику. Тот сначала раскрыл паспорт Надеждина, нашел нужную страницу и сделал отметку. Затем взял паспорт Вохмянина.

- Руси?·

- Да, журналист.

- Сейчас вашего брата много в Бейруте. – Он сделал в паспорте отметку, но прежде чем вернуть, посоветовал: - В город лучше въезжать через морской порт. Как говорят водители такси, там контроль не строгий.

Поблагодарив пограничника за совет, они вышли из таможни.

- Ну вот и все, Паша, - сказал Надеждин, - мы на ливанской земле. Теперь… - Он вдруг пропел баритоном: - «Еще немного, еще чуть-чуть. Последний бой он трудный самый…»

- А я в Бейрут, в Бейрут хочу… - изменив слова песни, подтянул Вохмянин.

- Доберемся, старик, доберемся!

Они сели в машину и тронулись в путь…

Вохмянин молча смотрел на дорогу и думал о том, что вот опять судьба журналиста забросила его в Ливан. Нынешнее вторжение Израиля не было для него неожиданностью. Сведения о том, что генеральный штаб Армии обороны Израиля готовит широкомасштабную военную операцию, стали просачиваться на страницы прессы еще в начале года. Причем, израильское руководство не делало секрета из своих намерений. Они открыто заявляли, что скоро покончат с палестинским присутствием в Ливане. Но им требовался предлог. Его вскоре нашли.

Третьего июня, в Лондоне, неизвестные совершили покушение на израильского посла. Правящие круги Израиля возложили ответственность на палестинских террористов. Дальше события разворачивались, словно по заранее написанному сценарию. Четвертого июня правительство, возглавляемое Менахемом Бегином, приняло решение о бомбардировках Бейрута. Пятого налеты авиации повторились. Шестого израильские дивизии пересекли границу…

«Да, - подумал Вохмянин, - судя по всему, в израильском генштабе давно и тщательно готовили вторжение в Ливан. Наверняка и поддержкой США заручились. Интересно, палестинцы знали о готовящемся нападении? Впрочем, если знали, что могли сделать десять тысяч бойцов против нескольких отмобилизованных дивизий, оснащенных новейшей техникой?»

- Ты что шепчешь? – услышал он голос Надеждина.

- Задумался, - смутился Вохмянин. – И видно сам с собой говорить начал.

- Решил пообщаться с умным человеком? – поддел Надеждин. – О чем же вы говорили?

- О чем еще можно говорить в Ливане? О войне…

- Ну, и что думаешь?

- Что думаю?.. Понимаешь, готовясь к командировке, я просмотрел досье по Ливану. Любопытная картина вырисовывается. Начав вторжение, израильские лидеры официально заявили, что это – ответная акция на инцидент с послом Израиля в Лондоне. Хотя не было доказано, что за покушением стояла палестинская организация.

- Я тоже не видел доказательств.

- Впрочем, главное даже – не покушение. Главное то, что не могли израильтяне начать такого масштаба операцию, не подготовив ее заранее. Уверен, что они тщательно разработали ее и наверняка заручились поддержкой США. Не думаю, что Израиль, полностью зависящий от американцев, начал эту операцию без их одобрения. Может быть, я ошибаюсь… Но, как бы то ни было, хочу провести своего рода журналистское расследование.

- Попробуй. В Западном Бейруте много иностранных корреспондентов. Через них можно что-то выяснит. А в восточном секторе израильских журналистов полно. Советую на них выйти.

- Хотелось бы… Тем более, что израильские корреспонденты хорошо информированы. Случалось мне в Каире с ними общаться.

Дорога шла через небольшие населенные пункты. Вохмянину не доводилось бывать здесь раньше и он с интересом смотрел на проносившуюся за окном картину. Здесь ничего не напоминало о войне: блестели в лучах солнца вымытые стекла витрин, в овощных лавках шла бойкая торговля, у кофеен за столиками сидели мужчины, не спеша потягивали кофе и степенно курили кальяны.

Взглянув на часы, Надеждин включил радио. Передавали военную сводку. Под Бейрутом шли упорные бои. Израильские корабли и дальнобойная артиллерия вели интенсивный обстрел столицы. Госпитали переполнены. На юге – в Тире, Набатие и Сайде – израильтяне провели широкую кампанию арестов. На месте разрушенной деревни Ансар начали сооружать лагерь для военнопленных.

За Триполи началась автострада. Машин было немного и Надеждин, заняв левый ряд, прибавил скорость.

- Смотри, - сказал он, когда миновали Джунию, и кивнул на выступавший далеко в море, мыс: - Бейрут…

 

*   *   *

 

Столица Ливана была окутана плотной серой пеленой. Над ней поднимались к небу столбы густого черного дыма.

Они въехали в морской порт через северные ворота. Надеждин уверенно вел машину вдоль пустовавших пакгаузов, мимо посеченных осколками контейнеров, выстроившихся в километровую шеренгу.

- А вот и они…, - усмехнулся он и показал глазами вперед.

Около полуразрушенного здания таможни Вохмянин увидел три бронетранспортера. Рядом сидели обнаженные по пояс солдаты. Неподалеку возвышалась походная палатка с развевавшимся над ней бело-голубым израильским флагом. Справа от нее – танк, на котором расположился кто-то из членов экипажа. Подставив солнцу оголенную спину, он читал газету.

- Неплохо устроились, а? – сказал Надеждин. – Вон, смотри, даже рыбу ловят…

Поравнявшись с контрольно-пропускным пунктом, они увидели серый щит с надписью на иврите и на арабском языках: «Стой! Перед тобой граница. Предъяви документы. Военная полиция израильской армии». Вохмянин едва успел прочитать, как перед машиной вырос израильский солдат с автоматом наперевес. Это был невысокий парень лет девятнадцати в помятом обмундировании. Поверх были надеты пуленепробиваемый жилет и потертый брезентовый подсумок. На шее болтался прямоугольный алюминиевый медальон с личным номером.

- Документы! – бросил он по-английски. – Выйдите из машины!

Надеждин не спеша выключил мотор, положил в карман рубашки ключи и до предела вытянул ручной тормоз.

- Вылезай, Паша! Разговор, видно, долгим будет.

Они вышли из машины и отдали паспорта израильтянину.

- Поднимите капот, откройте багажник!

- Машина дипломатическая, - возразил Надеждин.

- Для нас это не имеет значения, - ухмыльнулся израильтянин. – Открыть багажник!

- Еще раз повторяю, - выделяя каждое слово, тихо, но твердо, произнес Надеждин. – Я советский дипломат, машина дипломатическая.

- Да будь вы хоть из ООН. Я все равно заставлю вас открыть багажник. – Он небрежно похлопал ладонью по автомату и сказал: - Ну-у!

- Позовите офицера! – потребовал Надеждин.

- Офицер отдыхает…

         - Что ж, торопиться некуда, подождем… - Надеждин открыл заднюю дверь, сел поудобнее и сказал: - Садись, Паша. В ногах правды нет.

         Израильтянин долго, с нескрываемой ненавистью разглядывал Надеждина, бросил короткий взгляд на Вохмянина, потом процедил сквозь зубы:

         - Хорошо! Я позову. Только не надейтесь, что это поможет. Все равно вам придется открыть багажник.

         - Бабушка надвое сказала, - произнес Надеждин по-русски, глядя вслед бежавшему к палатке солдату. Посмотрел на молчавшего Вохмянина: - Не унывай, Паша! Прорвемся! Считай уже дома.

         - А может лучше открыть багажник? Там ничего запрещенного нет…

         - Еще чего! Машина с дипломатическим номером, значит, не имеют права досматривать. Я работаю в Ливане, так? На меня распространяются дипломатические привилегии. Поэтому унижаться я не намерен.

         - Но ведь могут не пропустить?

- Пропустят! Пусть и не надеются.

         Из палатки вышел офицер, взял паспорта, полистал и направился к машине. Солдат семенил чуть сзади, что-то объясняя и жестикулируя руками.

         - Шалом!· - небрежно бросил офицер, остановившись в двух шагах от машины.

         - Ас-Салям алейкум!·· - ответил по-арабски Надеждин.

         Офицер удивленно вскинул черные густые брови и, перейдя на арабский, спросил:

         - Вы знаете этот язык? Где изучали?

         - В Москве.

         - О, Москва… Говорят красивый город. Жаль, что между нашими странами нет дипломатических отношений. Можно было бы совершить туристическую поездку… - Полистал паспорт, потом спросил: - Значит, вы дипломат?       

         - Да, атташе посольства.

         - Офицер вернул паспорт, посмотрел на молчавшего Вохмянина и, не зная, владеет ли тот арабским, спросил по-английски:

         - Ху ар ю?

         Вохмянин понял вопрос, но ответил по-арабски:

         - Кто я? Советский журналист.

         - С какой целью направляетесь в Бейрут?

         - Освещать происходящие события.

         - А вы знаете, что въезд в Западный Бейрут разрешен только дипломатам? Вам же, корреспондентам, въезд в город… - он усмехнулся и отчеканил: - За-пре-щен!

         - Кем? Я получил визу в Москве, в посольстве Ливана. Там знали, что я журналист.

         - Мне безразлично, где вы получали визу. Идет война, и действуют израильские законы. Кстати, - он испытующе посмотрел на Вохмянина, - многие западные корреспонденты, да и наши тоже, находятся здесь, в восточном Бейруте. Они прекрасно устроились в отеле «Александр».

         - Западная часть мне нравится больше.

         - Там скоро кончатся продукты, через день-другой не будет воды и электричества…

         - Но город, тем не менее, живет…

         - Вы еще не видели налетов нашей авиации. Израильские летчики творят чудеса…        

         «Преступления!» – хотелось крикнуть Вохмянину. Но он промолчал. Нет, он не боялся ни офицера, ни стоявшего за его спиной солдата. Он опасался, что его могут не пропустить в Бейрут. А проехать Вохмянин был просто обязан. Поэтому он не стал спорить, а сказал спокойно и твердо:

- Вот я и хочу посмотреть на работу ваших летчиков.

- Хорошо! Я пропущу вас. – Офицер неохотно вернул Вохмянину паспорт и добавил: - Но запомните: очень скоро вы узнаете, какими бывают настоящие бомбардировки и артиллерийские налеты.

         Он резко повернулся и, едва не сбив солдата, направился к своей палатке.

         Прежде чем завести мотор, Надеждин посмотрел на Вохмянина и подмигнул:

         - Ну что, Паша? Поволновался?

         - Было немного. Думал, придется поворачивать.

         Надеждин включил зажигание, пару раз прогазовал и рванул с

места.

         Метров через двести они увидели земляной вал, примыкавший к полуразрушенному зданию. Справа и слева высились разбитые коробки многоэтажных домов: стены в рваных проломах, вырванные «с мясом» балконы, черная копоть вокруг оконных проемов. По разбитому асфальту подъехали к земляному валу и через узкий проход въехали на передовые позиции защитников Западного Бейрута.

         - Кто такие? – подойдя к машине, спросил палестинец с коротким десантным автоматом в руках.

         - Сафара совъетийя·, - произнес Надеждин привычную фразу.

- Руси? – приветливо улыбнулся боец, пожал руку Надеждину, затем Вохмянину. – Проезжайте! Лучше ехать через центр. Набережную израильтяне обстреливают с кораблей.

         Они пожелали бойцам удачи и поехали дальше.

         - Ну, вот ты и в Бейруте, - Надеждин похлопал Вохмянина по спине. – Доволен?

         - Даже не верится…

         - Еще полчаса и мы дома. Кстати, где жить собираешься?

         - На корпункте. Квартира хорошая, посольство рядом.

         - Был я на твоем корпункте. Действительно хороший. Но дело не в этом. Во-первых, небезопасно. Во-вторых, в городе скоро ни света, ни воды не будет. А в-третьих, есть указание посла: держаться кучно. Так что лучше жить в нашем культурном центре. Там, кстати, почти все твои коллеги обосновались.

         - Я не против… Но хотя бы одну ночь я должен провести на корпункте?

- Даже две. Но постоянно жить лучше в культурном центре. В квартире, где я устроился, свободная комната есть.

         На улице Верден, куда они вскоре выехали, машин было немного. Но из-за противотанковых земляных валов ехать приходилось медленно, часто останавливаться. Так же медленно они ехали по улице Мазраа, объезжая валявшиеся бревна и большие камни; выдолбленные в асфальте лунки, предназначенные для установки мин.

         - Последний поворот – мы на месте, - торжественно объявил Надеждин.

         Вохмянин ехал по давно знакомой улице, где находилось советское посольство и Торговое представительство, и не узнавал ее. Она была изуродована осколками снарядов и мин, усыпана кусками асфальта и кирпича. Набегавший ветер швырял по ней цветные целлофановые пакеты, пустые коробки, разорванные газеты и журналы.

         Надеждин припарковал машину около сгоревшего дерева. Его пышная крона, срезанная осколком, лежала рядом.

         - Все! Приехали! – устало вздохнул он, вышел из машины и потянулся.      

         Вохмянин взглянул на часы. Стрелки показывали без четверти четыре. «Почти десять часов добирались, - подумал он. – А до войны за три часа можно было обернуться. Ничего! Главное – доехали». Он вышел из машины, закинул на плечо спортивную сумку и догнал Надеждина. Тот уже стоял перед входом в посольство.

         - С приездом! – громко сказал дежурный комендант с капитанскими погонами на летней военной форме.

         Вохмянин сразу узнал Павла Вашкевича, старшего группы комендантов, с которым познакомился два года назад.

         - Как доехали? Заждались вас… Уже волноваться начали. – Увидев Вохмянина, улыбнулся и протянул руку. – Привет, тезка! Опять здесь?

- Вам на подмогу прибыл. Как вы тут?

         - Воюем… - Вашкевич взглянул на часы. – Посол тебя ждет. А тебя, - он посмотрел на Надеждина, - в канцелярию просили зайти.

         Они вышли из проходной. Надеждин направился в здание посольства, а Вохмянин, легко сбежав по ступенькам, по узкой асфальтовой дорожке пошел в сад.

 

*   *   *

 

- А-а, новый корреспондент! – увидев Вохмянина, приветливо улыбнулся посол. – Нашего полку прибыло.

         - Здравствуйте, Роман Порфирьевич, - Вохмянин пожал послу руку, потом повернулся к сидевшей в кресле пожилой женщине: - Добрый вечер Юлия Марковна!

         - Здравствуйте! Рада вас видеть, присаживайтесь.

         Жена посла пригладила седые волосы, спадавшие на плечи, поправила воротник светлого платья. Ее полноватое лицо покрылось золотистым загаром, отчего серые, чуть навыкате глаза, казались ярче. Вохмянин сел, снял с плеча сумку и достал из нее два конверта.

         - Это вам письма от дочерей.

         - Извините, Павел, не терпится прочитать, сказала она, надорвав конверты.

         - Две дочки у нас, - улыбнулся посол. – Взрослые уже, но вся равно скучаем. Может, чайку с дороги?

         - С удовольствием, - Вохмянин бросил сумку на траву и придвинул кресло ближе к столу.

         Роман Порфирьевич собрал со стола газеты и журналы, аккуратно сложил их в пустовавшее кресло и положил сверху тетрадь в коричневом переплете. Вохмянин знал, что посол любил, особенно летом, когда спадала жара, сидеть в саду, пить чай и читать прессу, выписывая интересные факты.

         Вохмянин посмотрел на посла, разливавшего чай. Тот был в летней клетчатой рубашке с расстегнутым воротом, светлых брюках и старых домашних тапочках темной замши. В этой неофициальной обстановке он напоминал дачника-пенсионера на отдыхе, который вышел вечером в сад попить чайку. Увы, это было не так: стоявший на столе телефон постоянно звонил, Роман Порфирьевич снимал трубку, давал указания, с чем-то соглашался, кому-то выговаривал, кого-то хвалил.

         «Да-а, - подумал Вохмянин, - нелегко ему в эти дни… Да только ли в эти? Ведь он пережил в Ливане девятнадцать месяцев гражданской войны, израильское вторжение в марте 78-го. А сколько провел эвакуаций! Случалось, людей вывозили под огнем, и можно только догадываться, что пережил тогда посол. А лет-то уже многовато: шестьдесят восемь стукнет в этом году…»

         Роман Порфирьевич разлил в чашки чай, подвинул к Вохмянину сахарницу, плетеную корзиночку с конфетами и печеньем.

         - Угощайтесь и рассказывайте, как доехали.

         - Доехали без приключений, - помешивая чай, ответил Вохмянин.

         - Израильтяне не хамили?

         - Не очень…

         - Что в Москве?

         Вохмянин понимал, что, задавая этот вопрос, посол хотел, прежде всего, узнать, как воспринимаются в Москве ливанские события. Он рассказал о митингах протеста, проходивших на московских предприятиях, о передачах программы «Время», которая давала много информации и кинохроники по Ливану, о разговорах в журналистских кругах.

- Ну, а вы, что думаете об этой войне? – посол внимательно посмотрел на Вохмянина.

         - Думаю, что она готовилась давно. Причем, не без участия американцев.

         - Интересно, - оживился Роман Порфирьевич. – Ну, а какие цели, по-вашему, преследуют израильтяне?

         - Главная, на мой взгляд, очистить Ливан от палестинцев. Об этом в Израиле твердят давно. Но уверен, что эта цель не единственная.

         - У меня тоже складывается впечатление, что нынешнее вторжение имеет более широкие цели. Хотя, признаюсь вам честно, не ожидал, что израильтяне дойдут до Бейрута. Думал остановятся у Литани·, как это было в марте 78-го. Ну, в крайнем случае, у Сайды··. А они?.. Кстати, как на ваш взгляд, будут израильтяне штурмовать Бейрут?

         - Думаю, не решатся?

         - Почему?

         - Ну, во-первых, это связано с большими потерями для наступающих. А во-вторых… - Вохмянин задумался на минуту и признался: - Не знаю, Роман Порфирьевич!

         - Вот и я не знаю, - откровенно сказал посол. – С одной стороны, не должны, а с другой… - Он замолчал, отпил остывший час, потом хитровато улыбнулся: - Ну, а задание какое от редакции получили? – Повернувшись к жене пояснил: - Представляешь, приехал в прошлом году – и сразу на юг , к палестинцам. Объясняю ему, что неспокойно там, а он одно твердит: редактор дал задание написать репортаж из района боевых действий. Обманывали ведь, а?

         - Очень редко…

         - Ну, а теперь о чем редактор просил?

         - Написать репортаж с передовой.

         - Для этого и ехать никуда не надо, - посол повел рукой в сторону. – Вот она – передовая… Сейчас, правда, стихло, а с утра бомбили. И крепко, доложу вам. Но вот что настораживает: позиции защитников далеко отсюда, а израильтяне бомбят и обстреливают жилые кварталы. Вот об этом вам, журналистам, побольше писать надо, разоблачать варварство и жестокость агрессора.

         - Напишу, Роман Порфирьевич. Обо всем, что увижу.

         - Я не сомневаюсь, Павел Алексеевич. Читал ваши репортажи из Каира. Хорошо писали: эмоционально, взволнованно. Только… От эмоций, без которых, естественно, не обойтись, нужно переходить к обобщениям, анализу и, если хотите, к более веским доказательствам. Как говорится, поглубже копать.

         - Есть на этот счет кое-какие задумки.

- Поделитесь, если не секрет.

- Секрета нет…

         И Вохмянин рассказал о том, что решил попытаться доказать, что вторжение в Ливан не является ответной акцией на инцидент с израильским послом в Лондоне, а было тщательно подготовлено, что намерен найти неопровержимые факты причастности к этой войне американцев.

         - Понимаю, что не просто, - закончил Вохмянин, - но хочу попробовать.

         - Что ж, задумка интересная, - согласился посол. – Но претворить ее в жизнь будет нелегко. Если говорить откровенно, дело вы задумали рискованное. Ведь, по существу, собираетесь расследование вести, так?

         - Выходит так.

         - Значит, придется искать людей, которые могут пролить хоть какой-то свет на это дело. Кто может? Скорее всего, западные корреспонденты. Эта братия информированная. Конечно, неплохо с израильскими журналистами пообщаться, но они в Восточном Бейруте. А ездить туда небезопасно. Да-а, трудную задачу вы перед собой поставили… Но попробовать, думаю, стоит.

         - Я тоже думаю, что стоит.

         - Только еще раз повторяю, Павел Алексеевич, беретесь вы за рискованное дело. Поэтому будьте осмотрительны. Это моя просьба и мое указание. – Помолчав, спросил: - Где жить собираетесь?

- Хотел на корпункте, но советуют в культурном центре.

         - Правильно советуют.

         - А питаться можно в посольстве, - добавила молчавшая Юлия Марковна. Она прочитала письма и уже прислушивалась к беседе. – Мы здесь столовую организовали.

         - Юлия Марковна у нас – шеф-повар, - улыбнулся посол.

         - Вот только с продуктами проблема. В начале войны в наш магазин угодил фосфорный снаряд и уничтожил все запасы.

- Пока не голодаем, - успокоил Роман Порфирьевич. – Но о продуктах приходится постоянно думать. Каждое утро людей в город посылаем. Кто хлеб привезет, кто овощей, кто консервов раздобудет. Выкручиваемся, одним словом. Но если война затянется, нелегко придется.

- Еще чайку? – предложила Юлия Марковна.

         - Нет, спасибо, - отказался Вохмянин. – Идти надо.

         - Ну, что ж, - посол протянул руку. – Еще раз с прибытием. Устраивайтесь, приступайте к работе и почаще заходите.

 

*   *   *

        

Надеждина он нашел на том же месте, где расстались.

         - Сэр! Заставляете себя ждать!

         - Прости, Леха! Ты же знаешь, от посла быстро не вырвешься.

         - Это точно! Поговорить он любит. Значит, план такой: едем в культурный центр.

         - А может сначала на корпункт?

         - Давай после, - взмолился Надеждин. – Есть хочу – сил нет.

         Оставив на проходной стопку писем для сотрудников посольства и торгпредства, которые Вохмянин привез из Москвы, они сели в машину и через десять минут остановились у здания культурного центра. На лифте поднялись на пятый этаж.

         Андрей Терновой – представитель ССОД· в Ливане – уже стоял на лестничной площадке и поджидал их. Он был в шлепанцах, потертых джинсах и клетчатой рубашке.

         После крепких рукопожатий и неловких мужских поцелуев они вошли в просторную гостиницу и сели в мягкие кресла. Вохмянин открыл сумку, достал письмо и протянул Терновому. Тот положил его на широкий подлокотник кресла и вышел на кухню. Было слышно, как он хлопал дверцей холодильника и гремел посудой.

        Пока Терновой отсутствовал, Вохмянин рассмотрел гостиную. Она была просторной, с большими окнами, на которых висели цветные шторы. У противоположной стены стоял телевизор с комнатной антенной замысловатой конструкции. Другая стена была прикрыта тяжелым ковром ручной работы, свисавшим от потолка до пола. В дальнем углу гостиной размещался обеденный стол, окруженный деревянными стульями с широкими спинками. Там же, в углу, стояла музыкальная система с высокими колонками, разнесенными в стороны.

         Терновой вернулся минут через десять с подносом в руках, на котором теснились пузатые бутылочки с пивом «Альмаза»·, чайное блюдце с черневшими в нем маслинами, неглубокая тарелка с бутербродами. Он поставил поднос на край стола и посмотрел на часы.

         - Скоро ребята должны подойти. Думаю, они не обидятся, если мы без них пивка внедрим.

         Терновой открыл бутылочки и наполнил стаканы.

         - Ну, что ж, за встречу?!

         Он отпил немного, взял конверт, надорвал и вынул несколько тетрадных страничек, исписанных мелким почерком.

         Надеждин с аппетитом жевал бутерброды, а Вохмянин поглядывал на читавшего Тернового, которого не видел с институтской скамьи. Тот почти не изменился: остался таким же худым и сутуловатым; серые с хитринкой глаза смотрели по-прежнему весело; на впалых щеках сохранился все тот же детский румянец.

         Едва Терновой кончил читать, как раздались три звонка: два коротких и один длинный.

         - Свои, - он положил письмо в карман рубашки и пошел открывать дверь.

         Через секунду-другую из прихожей донеслось:

         - От нас не скроешься…

         - Показывай, где корреспондента прячешь?

         Первым в гостиную  вошел заведующий бюро АПН Дмитрий Карелов. Одернул легкий серый пиджак, поправил очки, оседлавшие крупный с горбинкой нос, и пригладил ладонью жидкую прядь волос, прикрывавших оголенное темя. Он был высок, но от того, что сутулился и ходил вразвалочку, размахивая длинными руками, казался немного неуклюжим.

         За ним вошел старый друг Вохмянина, корреспондент газеты «Новости» Ренат Шакиров – Среднего роста, коренастый, в светло-коричневом «сафари». Он снял затемненные очки, положил в карман, затем достал другие – легкие, в металлической оправе, надел и пригладил седой «ежик».

         Последним появился заместитель Карелова – Василий Прокопенко, которого Вохмянин знал по работе в Каире. Он был выше среднего роста, худощав, но широк в плечах. Все на нем сидело ладно: и синие летние брюки, и светло-голубая рубашка с расстегнутым воротом. Непослушные пшеничные волосы спадали на лоб и он время от времени приглаживал их ладонью, чуть наклоняя вправо голову.

         Вохмянин поднялся навстречу и оказался в крепких объятиях друзей.

         - Задушите, мужики! – взмолился он.

         - Отпустите корреспондента, - сказал Терновой, входя в гостиную. – Лучше пивка внедрите.

         - Дельное предложение, - заметил Шакиров.

         - Рад тебя видеть, Павло! – сказал Прокопенко с легким украинским говорком.

         - И я рад вас видеть, - ответил Вохмянин.

         - Письма-то привез? – спросил Карелов.

         - Надо бы вас плясать заставить. Ну, да ладно… Берите так.

         Терновой хозяйским глазом окинул стол и, обращаясь к Надеждину, сказал:

         - Пусть мужики письма читают, а мы стол накроем.

         Они отправились на кухню. Вохмянин взглянул на своих друзей, занятых письмами, и подумал с благодарностью: «Да, если бы не они, не сидеть бы мне сегодня здесь».

         - Прошу! – объявил Терновой, когда стол был накрыт.

         Вохмянин вышел в прихожую и вскоре вернулся, неся в руках буханку черного хлеба, колбасу и банку горчицы.

         - Мой вступительный взнос.

         Они стали рассаживаться, но не успели сесть, как услышали мощные взрывы, сухой треск автоматических очередей. Выбежали на балкон и увидели на фоне начавшего темнеть неба черные клубы дыма, поднимавшиеся над южными окраинами.

         - Видно, ночь веселенькая будет, - предположил Надеждин.

         - Как бы израильтяне трапезу не испортили, - заметил Карелов.

         Они вернулись в гостиную, сели и разложили по тарелкам еду.

         - Вот так и живем, Паша, - устало сказал Шакиров. – Только сядешь перекусить – артналет. Или еще хуже – авиация бомбить начинает.

         Они снова услышали разрывы снарядов. Вохмянин взглянул в окно и увидел высоко в небе желтое пятно, которое быстро падало вниз. Но вдруг оно повисло в воздухе и стало медленно, почти незаметно снижаться.

         - Осветительные снаряды, - пояснил Надеждин, перехватив взгляд Вохмянина. – На парашюте спускаются. Минут пять-семь гореть будут.

         - Иногда столько набросают, - добавил Терновой, - что книгу читать можно.

         - Слушайте, хлопцы! – с тоской произнес Прокопенко. – Что вы все о войне? Он и сам скоро увидит. Давайте лучше за встречу выпьем.

         - Проблемы есть? – спросил Карелов, ставя на стол пустую рюмку.

         - Репортаж в понедельник передать должен. Вот главная проблема.

         - От нас по телексу передашь, - сказал Прокопенко, намазывая горчицей кусок колбасы.

         - А писать о чем собираешься? – поинтересовался Шакиров.

         Вохмянин помолчал и коротко рассказал, что хотел бы написать о защитниках Бейрута, о том, как живут люди в условиях израильской блокады.

         - Сделаем так, - предложил Карелов. – Завтра пятница. С утра поедем на передовую. За субботу и воскресенье напишешь свой репортаж, а в понедельник от нас передашь. Я с инженером договорюсь, чтобы он материал запуншировал·. Хотя Воробьева ты и сам знаешь. – Он задумался, потом, слегка стукнув себя ладонью по лбу, воскликнул: - Да! Тебе же в министерстве информации аккредитоваться надо. Впрочем, ничего страшного не случится, если позднее аккредитуешься. 

         - Ладно, с этим ясно, - вступил в разговор Терновой. – А жить, где думаешь?

         - Если приютишь, готов здесь.

         - Что за вопрос? Располагайся. На шестом этаже комната свободная есть.

- Спасибо. А наших много в Бейруте осталось?

         - Сократили до минимума, - ответил Терновой.

         - Кстати, а где Коршаков? – Вохмянин вспомнил, что в сумке осталось письмо для корреспондента газеты «Россия». – Он тоже здесь живет?

         - Что ты, что ты! – замахал руками Терновой. – Он здесь редкий гость.

         - А мне говорили, что все журналисты здесь обосновались.

         - То журналисты, - уточнил Шакиров. – А Леонид Иванович – писатель, творит в одиночестве.

         - Ну, а как работается в военных условиях? – спросил Вохмянин.

         - Нормально… - задумчиво произнес Карелов. – Выезжаем на передовую, в госпитали, с людьми встречаемся.

         - Кстати, - вставил Прокопенко, - АПН по-прежнему выпускает бюллетень и распространяет его в Бейруте.

         - А в культурном центре, - добавил Терновой, - раз в неделю демонстрируются фильмы.

         - И много народу приходит? – поинтересовался Вохмянин.

- Полный зал. И не только жители Бейрута, но даже защитники города.

         - Короче, каждый делает свое дело, - подытожил Шакиров. – Причем, на совесть.

         Они еще долго сидели за столом, говорили о страданиях и горе, выпавших на долю ливанцев и палестинцев. Вспоминали поездки на юг, оккупированный сейчас израильтянами, встречи с палестинскими бойцами, которые первыми приняли на себя удар.

         Снова послышались взрывы, но на них никто не обратил внимания. Вохмянин посмотрел на часы: стрелки показывали половину десятого. «Пора прощаться», - решил он.

         - Ну, что же, еще раз спасибо вам.

- Куда заторопился? – удивился Терновой.

         - Пора. Устал немного, и на корпункт хочется взглянуть.

         - Оставайся здесь, - посоветовал Прокопенко.

         - Не обижайтесь, ребята. Поймите: хотя бы одну ночь я должен провести на корпункте. А потом сюда переберусь.

         - Ладно… -  сказал Карелов. – Завтра в восемь заедем за тобой.

         - Буду, как штык.

 

*   *   *

 

- Ну, пока… - сказал Надеждин, когда высадил Вохмянина у многоэтажного здания, где находился корпункт.

         - До завтра.

         Вохмянин постоял немного, посмотрел вокруг и заметил, что из многих окон через опущенные жалюзи просачивается свет. «Надо же, - удивился он, - есть электричество». Взял в одну руку чемодан и спортивную сумку, в другую – пишущую машинку. Поднялся на третий этаж, открыл дверь и вошел в прихожую. Поставил вещи на пол, прошел в гостиную, пошарил по стене рукой и, найдя выключатель, зажег свет.

         Последний раз он был в этой квартире летом прошлого года. Тогда, по заданию редакции, ему пришлось выехать из Каира в Берйут, чтобы подменить на время отпуска своего коллегу Можаева Юрия Петровича, который возглавлял теперь в журнале отдел международной жизни. С тех пор здесь ничего не изменилось Стоял в нише все тот же диван, обтянутый бордовым велюром, деревянный торшер с большим светло-розовым абажуром и круглый журнальный столик. У стены, на специальной металлической подставке, возвышался телевизор. В дальнем углу, напротив балконного окна, находился овальный обеденный стол.

         Вохмянин сел на диван, откинул голову на мягкую спинку и закрыл глаза. «Ну вот я и в Бейруте, думал он. – Пусть на двенадцатый день войны, но все-таки добрался. Жаль, что завтра воскресенье и журнал не работает. Дал бы главному телеграмму: «Я – в Бейруте, приступаю к работе». Ничего, репортаж с передовой тоже неплохо. Только бы состоялась поездка…»

         Вохмянин открыл глаза и его взгляд остановился на трех горшках с цветами, стоявших у противоположной стены. «Будет возможность – поливай их… Жена очень любила…» – вспомнил он просьбу Можаева. Быстро поднялся, прошел на кухню, включил свет и повернул кран. К его удивлению побежала вода: сначала ржавой струйкой, потом прозрачной. Посмотрел по сторонам и увидел рядом с холодильником пластиковую зеленую канистру. Несколько раз сполоснул ее, затем наполнил водой, вернулся в гостиную и обильно полил цветы.

         Он снова вернулся на кухню, долил в канистру воды и поставил под стол. Потом вышел в коридор и остановился перед двумя закрытыми дверьми. Толкнул первую и увидел комнату с балконом. У большого, в полстены, окна стоял письменный стол. Все на нем – и темно-зеленый телефон, и стаканчик для карандашей, и разбросанные журналы – было покрыто толстым слоем пыли.

         Вторая дверь вела в комнату, которая, которая, судя по двум стенным шкафам и широкой деревянной кровати, служила спальней. Заглянул в шкафы и обнаружил на полках две подушки, одеяло, несколько простыней и наволочек. Он быстро застелил постель, поднял деревянные жалюзи и распахнул окно. Сразу почувствовал, как с моря подул прохладный ветер.

         Потом сходил в прихожую и вернулся оттуда с чемоданом. Достал махровое полотенце, подаренный женой прибор для бритья и отнес в ванную. Покрутил кран и увидел, как медленно, словно нехотя, потекла вода. Подумал немного, разделся и встал под прохладный душ. Растерся жестким полотенцем, надел шлепанцы и шорты, которые сделал сам, отрезав выше колен штанины старых джинсов.

         Затем он снова сходил в прихожую, перенес в кабинет пишущую машинку и спортивную сумку. Поднял жалюзи, раздернул шторы и приоткрыл окно. Постоял, посмотрел на покрытый пылью стол и отправился на кухню. Нашел тряпку, смочил водой и, вернувшись в кабинет, протер стол. В одном из ящиков нашел писчую бумагу и решил написать письмо жене.

         Он уже написал «Здравствуй, родная!», как неподалеку раздались взрывы и в квартире погас свет. Выбежал на балкон и увидел на южных окраинах всполохи огня. Неожиданно в небе вспыхнули желтые осветительные снаряды. Где-то вдалеке «заговорил» крупнокалиберный пулемет, снова послышались мощные взрывы, и все стихло. Но тишина была короткой: через минуту-другую с моря ударили израильские военные корабли, а с гор – тяжелая артиллерия.

         Артналет продолжался всю ночь. Заснуть Вохмянин смог лишь под утро…

 

 

Бейрут (18. 06. 82 г.)

 

 

 

 

Проснулся Вохмянин от того, что где-то рядом хрипло залаяла собака. Взглянул на часы: без пяти семь. Быстро встал, надел шорты, шлепанцы и вышел на балкон.

Он сделал несколько пружинистых приседаний, затем вошел в ванную, но вода не потекла. «Вот и перебои, о которых говорил израильский офицер, - подумал Вохмянин. – Что ж, переживем эти мелкие неудобства…» Сходил на кухню, принес канистру и ковш, потом встал в ванную и вылил на себя три ковша воды.

Через полчаса, одетый в старые джинсы и светлую рубашку с короткими рукавами, вошел в кабинет. Снял телефонную трубку, но в ней послышался тихий шорох и сухой треск. «Не обманул израильтянин, - подумал Вохмянин с досадой и несколько раз постучал по рычажку аппарата. – Ничего, как-нибудь проживем…»

Посмотрел на часы и, увидев, что в запасе есть время, отправился на кухню. В шкафу, на одной из полок, нашел банку растворимого кофе. «Натуральный, конечно, лучше, - вздохнул, - но в военных условиях и этот сойдет». Приготовив, вернулся в кабинет, достал из сумки новый блокнот и сел за стол. На обложке вывел фломастером: «Бейрут-82». Подчеркнул жирной линией и открыл чистую страницу. В правом верхнем углу написал: 18-го июня, пятница. «Та-ак, что имеем на сегодняшний день? Первое – поездка на передовую. Второе – репортаж. Третье – письмо жене. И, наконец, купить газеты и еды».

Допив кофе, положил в сумку блокнот и фотоаппарат, паспорт и удостоверение журнала сунул в карман рубашки. Закинул за плечо сумку и направился к двери.

Выйдя из подъезда, пересек небольшой дворик и стал прохаживаться взад-вперед, прислушиваясь к отдаленной канонаде. Минут через пять увидел белый «фиат» Карелова.

- Привет! – сказал тот, притормозив.

         Вохмянин сел на заднее сиденье, пожал руку ему, потом Шакирову, устроившемуся впереди, и спросил:

         - Куда едем?

         - В район Бир-Хасан, - ответил Карелов. – Там у меня командир батальона знакомый. Расскажет и покажет все, что можно. Если жив, конечно…

         Вохмянин смотрел в окно и не узнавал ни районе, где бывал до израильского вторжения, ни улицы, по которым ходил всего год назад. Перед ним лежали скорчившиеся развалины домов, искореженные, успевшие покрыться ржавчиной, остовы сгоревших машин, кучи мусора, груды бетона, поваленные столбы с переплетенными проводами.

         Через некоторое время они въехали в район Бир-Хасан, где проходил передний край, и вскоре отыскали полуразрушенное здание, в котором размещался командный пункт батальона. У входа их остановил часовой – палестинец лет семнадцати в выгоревшем комбинезоне. Карелов объяснил, что они советские журналисты и хотели бы видеть командира. Часовой закинул за плечо автомат и скрылся внутри дома.

         Он вернулся минут через пять вместе с высоким широкоплечим мужчиной по виду лет сорока с забинтованной головой. Пятнистый комбинезон, перехваченный в талии кожаным ремнем, сидел на его фигуре с той долей элегантности, по которой можно распознать кадрового военного.

         - Ахлян ва сахлян, йя рифак!· - приветливо улыбнулся он и крепко пожал каждому руку.

         - Что случилось, Абу-Мухаммед? – Карелов кивнул на бинты.

         - Пустяки. Зацепило немного.

         Его правую щеку рассекал глубокий шрам, придававший лицу суровое выражение. Но когда он улыбался, шрам превращался в тонкую морщинку, сбегавшую от глаз к подбородку, и лицо становилось неожиданно добрым.

         Они вошли в подъезд и оказались в просторном вестибюле. Пол был покрыт толстым слоем пыли, усыпан битым стеклом и мелкими кусками бетона. Абу-Мухаммед открыл тяжелую железную дверь и первым начал спускаться по винтовой лестнице в подземный гараж.

- Это наша крепость, - объяснил он. – Уже не раз выручала при бомбежках. Как-никак пять метров земли над головой.

         Вохмянин осмотрелся… Слева вдоль стены выстроились длинной шеренгой железные кровати, заправленные грубыми шерстяными одеялами. Там же в углу лежали деревянные ящики с боеприпасами. У противоположной стены стоял широкий стол. Рядом, на скамье, несколько обычных мирных керосинок, покрытых копотью, и две газовые плиты. Чуть в стороне, расстелив на полу брезент, бойцы чистили автоматы. Под потолком тускло горели лампочки, питавшиеся от движка.

- Прошу в мой кабинет, - с улыбкой сказал Абу-Мухаммед и показал рукою на отгороженный двумя кусками потертого брезента угол.

         Почти весь «кабинет» занимал металлический стол с придвинутым к нему деревянным стулом и узкая железная дверь у стены. В изголовье были уложены один на другой два пустых ящика из-под артиллерийских снарядов, на которых примостилась рация и полевой телефон. На другой стене висела подробная карта боевых действий с многочисленными пометками.

         Абу-Махмуд усадил гостей на кровать, а сам присел на край стола.

         - Ну, какая помощь требуется советским корреспондентам?

         Карелов объяснил, что они собираются писать о защитниках Западного Бейрута. Поэтому им хотелось бы узнать, как те обороняют город, побывать на боевых позициях.

         - Здесь тоже боевая позиция. Это сегодня тихо. А вчера такое творилось…

         - Вот и расскажите, - попросил Вохмянин. – А еще лучше – проведите по позициям. Хочется с бойцами и командирами поговорить.

- Ну, что ж, придется помочь… - Он задумался на мгновенье, потом объявил: - Тогда план следующий: сначала познакомитесь с бойцами, я кое-что расскажу, а затем, если позволит обстановка, побываем на позициях. Согласны?

         - Йя салям!· - ответил за всех Карелов.

         - Гаврош! – пересев на стул, громко позвал Абу-Мухаммед.

         Почти тотчас раздвинулись края брезента и в просвете появился худенький мальчик, в пятнистом маскировочном комбинезоне. Обмундирование ладно сидело на нем, и было видно, что ему нравится военная форма. Густые иссиня-черные волосы спадали на высокий смуглый лоб, из-под которого смотрели большие, не по-детски серьезные глаза.

         - Я здесь, командир!

         - Вот что, малыш… Собери-ка бойцов…

- Хадыр!·· - он бросил любопытный взгляд на незнакомых людей и вышел.

-         А почему Гаврош? – спросил Вохмянин.

- Сам такой псевдоним выбрал, когда к нам пришел.

         - Давно у вас? – поинтересовался Шакиров.

         - Уже два года… - глаза комбата вдруг потеплели и даже разгладились морщинки на усталом лице. – Четырнадцать недавно исполнилось.

         …Батальон, где служил Абу-Мухаммед, тогда командир роты, стоял на юге Ливана под Набатией. В конце марта, дождливой ночью, часовые задержали мальчишку. Он насквозь промок, дрожал от холода, но настойчиво требовал проводить к «самому главному начальнику». Комбат в это время находился в городе Сайда и паренька отвели к Абу-Мухаммеду. Поднятый среди ночи, он никак не мог понять, чего добивается от него подросток. А тот упрямо твердил:

         - Я хочу стать «федаином».· 

         - Ты еще мал, тебе надо учиться, - возразил Абу-Мухаммед.

         - Нет я должен…

         Он не договорил, опустился на стул и заплакал. По-детски горько, размазывая кулачком слезы.

         Абу-Мухаммед смотрел на вздрагивающего от рыданий мальчугана, на его острые лопатки, торчавшие из-под мокрой рубашки, вспомнил жену и трехлетнего сына, погибших под бомбежкой полтора года назад, и вдруг почувствовал, как горький комок подступил к горлу. Он сел рядом на свободный стул, притянул к себе парнишку и и сидел до тех пор, пока тот не заснул.

         Абу-Мухаммед снял с мальчика мокрую одежду, уложил на кровать и укрыл теплым шерстяным одеялом.

         Утром, одетый в сухие брюки и рубашку, подросток пил горячий чай и объяснял Абу-Мухаммеду, почему  решил стать «федаином».

         Он родился в лагере палестинских беженцев Рашадия, расположенном на юге Ливана. Три старших брата были участниками Палестинского движения сопротивления. Все погибли. Месяц назад во время налета израильской авиации, погибли родители и младшая сестра. Он уцелел лишь потому, что играл в это время в футбол на пустыре за лагерем.

         - Я должен отомстить.

         - Ты должен учиться, малыш.

         Днем из Сайды вернулся командир батальона. Абу-Мухаммед доложил о юном добровольце, но тот и слушать не захотел, отказал наотрез и мальчик ушел.

         - Его не было три дня… - вспомнил Абу-Мухаммед. – Я уже решил, что больше не увижу этого маленького, но упорного палестинца. Но на четвертый день, тоже ночью, его обнаружил часовой – продрогшего, голодного, сидевшего неподалеку от наших позиций. Две недели он осаждал командира батальона и, в конце концов, добился своего: его оставили.

         Он был зачислен в роту Абу-Мухаммеда. Сам выбрал боевой псевдоним «Гаврош».

         - Почему? – спрашивали бойцы.

         - Наш школьный учитель из Рашадии рассказывал, - серьезно отвечал подросток, - что был такой французский мальчик по имени Гаврош, который погиб, сражаясь за свободу. Он был смелый и отчаянный как «федаин». И я стану таким.

         Это не было мальчишеской бравадой. Вскоре и командир взвода, и бойцы заметили, смышленый паренек, в сущности еще ребенок, мог с утра до вечера разбирать и собирать оружие, отрабатывать приемы рукопашного боя или преодолевать полосу препятствий.

         - Когда Гаврош овладел оружием, он стал проситься в разведку или на какую-нибудь операцию. Я не имел права рисковать мальчишкой и под любым предлогом отказывал. Привязался к нему и поэтому оберегал, как мог. Но все-таки не доглядел… - Абу-Мухаммед прервал рассказ, достал сигарету и неспеша закурил. – В конце 81-го это было… Однажды, когда я ездил по делам в Бейрут, Гаврош уговорил командира взвода включить его в группу, уходившую на задание. Возвращаясь, напоролись на израильтян. В перестрелке мальчишка был ранен.

        В это время распахнулись куски брезента, и на пороге появился Гаврош. Он доложил, что бойцы собраны.

         - Спасибо, малыш, - Абу-Мухаммед встал и вдавил сигарету в пепельницу. – Ну, что ж, пошли.

         Бойцы сидели на деревянных скамейках вокруг большого стола. Их было человек пятнадцать – молодых парней в выгоревших, пропахнувших гарью и потом комбинезонах. Увидев командира, они поднялись. Он представил Карелова, Шакирова и Вохмянина, коротко объяснил цель визита. Когда все сели, вынул пачку сигарет, кивнул бойцам, чтобы желающие курили, и, посмотрев на Карелова, сказал:

         - Спрашивайте, что интересует.

         Тот на мгновение задумался, поправил очки и попросил рассказать о том, что происходит на этом участке фронта.

         - Что происходит? – задумчиво повторил Абу-Мухаммед. – Война…

Он достал сигарету, закурил и начал знакомить с обстановкой.

…Батальон вел тяжелые бои. Израильтяне имели значительное превосходство в живой силе и технике. Здесь, как и на других участках фронта, они применяли тактику «выжженной земли». Сначала артиллерия обрабатывала позиции защитников города, затем авиация наносила серию массированных ракетно-бомбовых ударов и только после этого в бой вступали танки и пехота. Каждый день бойцы Абу-Мухаммеда отражали по несколько атак противника, пытавшегося прорвать линию обороны и продвинуться вперед. Батальон, хотя и нес потери, оказывал ожесточенное сопротивление.

- Вчера, например, - Абу-Мухаммед сделал маленькую паузу, - мы отразили восемь атак. Особенно тяжелой была последняя.

Она началась в одиннадцать часов вечера. На этот раз израильтяне решили обойтись без артподготовки и воздушных бомбардировок. Под прикрытием темноты специальное подразделение «командос» скрытно подобралось к передовым позициям батальона, намереваясь застать бойцов врасплох и бесшумно ликвидировать их, чтобы расчистить путь танкам и пехоте. Однако, в последний момент наблюдатели заметили их, открыли огонь, и те спешно отошли назад. Через некоторое время по позициям батальона ударила артиллерия, в небе вспыхнули десятки осветительных снарядов, в атаку двинулись танки, а следом пехота…

Небольшая группа бойцов, вооруженных ручными противотанковыми гранатометами, поползла вперед, чтобы остановить танки. Другая получила приказ зайти с фланга и отрезать пехоту. Но им пришлось залечь, потому что поя вились израильские самолеты и почти на бреющем начали поливать огнем передний край.

         - Момент наступил критический, - признался Абу-Мухаммед. – Танки приближаются, а мы не можем остановить их. Не знаю, как бы закончился бой, если бы не командир взвода Абу-Лейл, который возглавлял группу гранатометчиков. Он вдруг рванулся вперед, встал во весь рост, вскинул на плечо гранатомет и выстрелил в приближающийся танк. Мгновение спустя танк вздрогнул и закрутился на месте. Абу-Лейл обернулся, что-то крикнул своим бойцам и тут же упал, скошенный автоматной очередью. Тогда один из гранатометчиков, - комбат кивнул на черноволосого бойца с перевязанной рукой, - тоже поднялся и выстрелил в другой танк. Впрочем, расскажи сам, Абу-Нидаль.

         - Что рассказывать? – он откашлялся и сказал чуть хрипловатым голосом: - Когда увидел, что промахнулся, разозлился. Лег, перезарядил гранатомет. Только поднялся, почувствовал, что обожгло правую руку. Тогда перекинул оружие на левое плечо, прицелился и поразил цель.

         После выстрела Абу-Нидаль снова залег, перезарядил гранатомет и достал из кармана брюк бинт. Помогая зубами, левой рукой перетянул предплечье повыше раны, чтобы остановить кровь. Осмотрелся и медленно пополз навстречу танкам. Затем резко поднялся и выстрелил. Когда третий танк остановился, противник замедлил продвижение вперед.

Командир группы, которой было приказано отсечь пехоту, воспользовался этой заминкой и поднял бойцов в контратаку. Нервы у израильтян не выдержали. Сначала пехота, а за ней и танки отошли на исходные позиции. А в это время Абу-Нидаль подполз к убитому командиру взвода и вынес его с поля боя.

- Да-а, тяжелый день выдался, - вздохнул Абу-Мухаммед. – Сколько ребят погибло…

 За столом наступило молчание. Вохмянин смотрел на задумавшегося командира батальона, вглядывался в посуровевшие лица бойцов, познавших горечь отступления, потерявших товарищей и не раз глядевших в глаза смерти. Подумал: «Для многих эта война не первая. Сколько позади боев, вылазок в тыл врага? Тот же Гаврош… Четырнадцать исполнилось, а столько испытал. А какими глазами смотрел, когда рассказывали о погибшем командире взвода. Чувствуется, так и рвется в бой».

Неожиданно раздались взрывы. Командир взвода встал, быстро направился к брезентовой перегородке. Через некоторое время оттуда донеслось?

- Что у вас? Много? Сейчас буду.

Он снова вернулся к столу, находу застегивая ремень с подсумком.

- К бою!

Пока бойцы разбирали оружие, Абу-Мухаммед сообщил корреспондентам, что израильтяне пошли в атаку и поэтому им лучше покинуть расположение батальона.

- Но это будет похоже на бегство, - возразил Карелов и твердо добавил: - Мы должны быть здесь…

Абу-Мухаммед внимательно посмотрел на него, на его коллег, что-то прикинул, затем крикнул:

- Гаврош!

- Я здесь, командир!

- Вот что, малыш… Тебе особое задание. Проводишь журналистов к лейтенанту Адхаму.

- Но, командир…

- Никаких «но», это приказ. Действуй!

- Слушаюсь! – тихо ответил Гаврош и, взглянув исподлобья на корреспондентов, сказал: - Пошли! 

         Вохмянин понимал состояние подростка. Тот рвался в бой, хотел быть рядом со своими товарищами, которым предстояло отбить атаку израильтян, а ему приказали опекать журналистов. Догадался Вохмянин и о замысле командира батальона. Предчувствуя, что бой будет тяжелым, Абу-Мухаммед не хотел рисковать подростком и поэтому поручил ему сопровождать корреспондентов.

         Поднявшись наверх, они несколько минут постояли, прислушиваясь к отдаленным разрывам снарядов. Гаврош подал знак рукой и, низко пригибаясь к земле, побежал вперед. За ним, придерживая сумку, бежал Вохмянин. Немного отстав, - Шакиров и Карелов. Вдруг где-то в стороне грохнул взрыв. В то же мгновение Гаврош прыгнул в глубокую воронку. За ним – остальные.

         - Придется переждать, - он поднял голову вверх, откуда доносился гул израильских самолетов. 

         - А как твое настоящее имя? – спросил Вохмянин, отряхивая с брюк пыль.

         Гаврош чуть насупился и серьезно ответил:

         - «Федаины» не называют своих настоящих имен. Их имена становятся известны только после смерти.

         Он снова поднял голову вверх, прислушался и, махнув рукой, что означало «За мной!», первым выбрался из воронки. Короткими перебежками, пригибаясь к земле, они, наконец, достигли полуразрушенного здания, на третьем этаже которого находился наблюдательный пункт лейтенанта Адхама.

         - Советские журналисты, - представил Гаврош, когда вошли в полутемную комнату, окна которой почти доверху были заложены мешки с песком.

         Лейтенант Адхам – невысокого роста крепыш лет двадцати – пожал каждому руку и предложил располагаться, кто как сможет. Карелов и Шакиров опустились на пустой ящик из-под снарядов. Вохмянин – на мешок с песком, валявшийся на полу. Гаврош подошел к окну, где стояли бойцы, попросил у одного из них бинокль и стал наблюдал.

- Командир! – сказал один из бойцов. – Они приближаются.

         Адхам быстро подошел к окну и взял у бойца бинокль. В это время поблизости раздался мощный взрыв. Здание качнуло, и Вохмянин услышал, как по стенам, словно град по железной крыше, застучали осколки. Затем последовал, второй, третий…

         - Близко кладут, - заметил Карелов.

         - По-моему, дальнобойные, - Шакиров поправил очки и посмотрел на почерневший от гари потолок.

         Вохмянин подошел к Гаврошу и попросил у него бинокль. Тот молча отдал и показал рукой на позиции батальона. Линзы приблизили стены зданий, испещренные осколками, с рваными, обожженными по краям проломами. Дальше простирался огромный пустырь со множеством больших и маленьких воронок, зажатый с обеих сторон полуразрушенными коробками домов. Через него слева направо пролегли ломанной линией траншеи батальона Абу-Мухаммеда.

         Вохмянин вдруг увидел, как на правом фланге из траншеи выбрались пять бойцов и быстро поползли вперед.

         - Гранатометчики, - пояснил командир взвода.

         Вохмянин на мгновение отвел глаза от бинокля и заметил, что Гаврош вцепился в мешки и напряженно смотрел на пустырь. «Завидует тем, кто в траншеях, - подумал он. – Ничего, малыш! Еще успеешь повоевать…» Снова поднес к глазам бинокль и увидел далеко впереди, на другом краю пустыря, израильские танки.

         - А где же гранатометчики?

- Скоро они напомнят о себе, - ответил командир взвода.

         Вдруг Вохмянин увидел, как из орудия переднего танка вырвалось пламя, башню заволокло дымом и через несколько секунд за траншеями батальона взметнулся фонтан земли. Но не успела развеяться пыль, как последовало два новых залпа. На этот раз снаряды разорвались перед окопами.

         - Почему не отвечают, командир? – не выдержал кто-то их бойцов.   

         - Хотят подпустить поближе и бить наверняка.

         «Где же гранатометчики? – думал Вохмянин, скользя биноклем по пустырю. – Почему не стреляют?»

- Подбили! Подбили! – закричал Гаврош, стуча кулаком по мешкам.

         Вохмянин перевел взгляд на танки и увидел, что передний, вздымая вокруг себя песок, крутился на месте.

         - Вот и наши гранатометчики объявились, - лейтенант Адхам кивнул на подбитый танк и улыбнулся.

         В этот момент перед траншеями один за другим разорвались снаряды. В ту же секунду послышался вой самолетов, выхдящих из пике.

         - Во-о-здух! – запоздало крикнул один из бойцов.

         - Может быть, спуститесь в подвал? – обратился лейтенант Адхам к Шакирову. – Здесь оставаться опасно.

         - А вы?

         - Мы солдаты.

- Ну, а мы журналисты. Поэтому останемся с вами.

         - Ну, что же, оставайтесь, - командир взвода с любопытством посмотрел на Шакирова.

         Самолеты продолжали бомбить позиции батальона. Вохмянин уже не видел ни танки, ни траншеи. Перед глазами стояла сплошная стена песка и дыма. Где-то в стороне длинными очередями одиноко била зенитка.

         Примерно через полчаса воздушный налет прекратился. Когда осела пыль, и рассеялся дым, Вохмянин снова увидел кривую линию траншей, рассекавшую пустырь.

         - Сейчас снова пойдут, - произнес лейтенант Адхам. – Думают, уничтожили нас. А мы живы!

        Командир взвода не ошибся. Через некоторое время израильтяне начали новую атаку.

         - Лейтенант! – сказал кто-то из бойцов. – Танков вдвое больше. Может, выделим гранатометчиков?

         - Вижу. Все вижу. Когда понадобится наша помощь, комбат даст знать.

         Вохмянин взглянул на лейтенанта и удивился его выдержке. Хотел спросить, давно ли тот командует взводом, но не успел: танки открыли огонь. Он снова прильнул к окулярам, посмотрел на пустырь и от неожиданности вздрогнул: к траншеям, низко пригибаясь к земле, с гранатометом в руках бежал Гаврош.

         - Командир! Смотри!

         Тот поднес к глазам бинокль и подался всем телом вперед.

         - Сто-ой! На-за-ад!

         Но его голос потонул в грохоте орудий.

         Гаврош, добежав до траншеи, легко перемахнул через нее, затем лег, и пополз вперед. Все, кто находился в помещении, не спускали с него глаз. Вохмянин видел в бинокль, как, стреляя на ходу, двигались танки, а им навстречу полз Гаврош. Вот он нырнул в воронку и скрылся.

         - Ну, Гаврош… Стреляй! – прошептал лейтенант Адхам.

         И вдруг все увидели, как Гаврош выскочил из воронки и вскинул гранатомет на плечо. В следующую секунду передний танк вздрогнул, резко остановился и задымил. Гаврош остановился, поднял вверх руку с разведенными в стороны средним и указательным пальцами в виде латинской буквы «V»· и тут же упал навзничь.

- Гаврош! – лейтенант Адхам облокотился локтями на мешки и, закрыв лицо руками, прохрипел: - За-чем?

         В этот момент из траншеи выскочили бойцы с гранатометами в руках и поползли навстречу танкам.

         - Командир! Наши контратакуют.           

         Лейтенант Адхам поднес к глазам бинокль, несколько секунд смотрел на пустырь. Потом, не дожидаясь сигнала командира батальона, скомандовал:

         - Вперед!

         Атака израильтян захлебнулась...

         Лейтенант Адхам вынес Гавроша с поля боя и принес его в штаб батальона. Когда Вохмянин, Карелов и Шакиров спустились в гараж и прошли за брезентовую перегородку, они увидели из-за спин бойцов Гавроша, лежавшего с закрытыми глазами на кровати Абу-Мухаммеда.

         Командир батальона, стоя на коленях у изголовья, осторожно гладил Гавроша по щеке и тихо повторял:

         - Малыш… Зачем ты это сделал?

         Гаврош медленно открыл глаза и, увидев Абу-Мухаммеда, спросил слабым голосом:

         - Я подбил его?

         - Да, малыш, подбил.

         Гаврош попытался улыбнуться, но по его телу прошла судорога, он вдруг прогнулся и прошептал чуть слышно:

         - Ко-ман…

         - Что, малыш? Что? – подался вперед Абу-Мухаммед.

         Гаврош не отзывался.

         - Ма-лы-ыш… - Застонал Абу-Мухаммед и стоявшие рядом бойцы услышали, как он заскрипел зубами.

         Некоторое время спустя командир батальона поднялся, одернул комбинезон и оглядел бойцов. Вохмянин взглянул на его лицо и поразился перемене: под глазами появились черные круги, резче обозначались морщины на посеревшем лице, а шрам, казалось, еще глубже врезался в правую щеку.

- По местам!

         Он дождался, пока бойцы вышли, еще раз посмотрел на Гавроша и тяжело вздохнул.

         - Нет больше Мунира…

         Вохмянин сначала не понял, о ком говорит Абу-Мухаммед, но потом сообразил, что тот назвал Гавроша настоящим именем.

         Командир батальона приблизился к Карелову и сказал, словно извиняясь:

         - Я должен идти. Израильтяне вот-вот полезут.

         Поднявшись наверх, они несколько минут постояли молча. Абу-Мухаммед пожал каждому руку и проводил до машины.

- Ну, вот, вы и побывали на позициях. Напишите обо всем, что видели. А главное – о Гавроше.

         - Напишем, - Абу- Мухаммед, - ответил за всех Карелов, глядя в усталые глаза комбата. – Обо всем напишем…

 

*   *   *

 

         Вернувшись на корпункт, Вохмянин обошел все комнаты и, убедившись, что он не пострадал от недавней бомбардировки, сел за письменный стол. Достал из сумки блокнот и начал читать. Перед его глазами, словно наяву, возникали люди, с которыми познакомился на передовой, огромный пустырь, кривая линия траншей и маленькая фигура Гароша, бежавшего навстречу танкам.

         Вохмянин встал, долго ходил по комнате, думая о будущем репортаже. Затем сел и вставил в пишущую машинку чистый лист. Он еще не знал, как назовет репортаж, но уже точно знал, с чего начнет. Сначала опишет, как с Надеждиным въезжали в осажденный Бейрут, расскажет во что израильтяне превратили город и, конечно, о Гавроше.

         Он писал долго. По несколько раз перепечатывал, правил и снова переписывал.

         Едва кончил писать, как в небе вспыхнули десятки осветительных снарядов и одновременно ударила морская артиллерия. Вышел на балкон и увидел на южных окраинах яркие всполохи огня. «Бой разгорается… - решил он. – Видно, и эта ночь будет веселой…»

         Снова сел за стол, перечитал репортаж, затем крупными буквами написал заголовок: «Город мужества, город страданий».

         В это время в прихожей раздались три звонка: два коротких и один длинный. «Свои… - подумал Вохмянин. – Кто бы это мог быть?»

         Открыв дверь, увидел Надеждина.

         - Привет! – сказал тот, входя в прихожую. – Я за тобой.

         - Случилось что-нибудь? – Вохмянин закрыл дверь и, кивнув в сторону кабинета, пошел по коридору.

         - Ничего не случилось, - идя следом, ответил Надеждин. – Просто мужики ужин приготовили.

Войдя в кабинет, Вохмянин сел за стол. Надеждин опустился в кресло и закончил:

- Велели тебя привезти. Причем, с вещами. Репортаж написал?

         - Вот, посмотри.

         Пока тот читал, Вохмянин сложил в чемодан вещи. Вернувшись в кабинет, достал из ящика стола папку, положил в нее чистые листы бумаги, упаковал пишущую машинку. Потом еще раз обошел комнаты и опустил деревянные жалюзи.

         - Хорошо написано, - похвалил Надеждин, возвращая репортаж. – Как будто вместе с вами побывал на передовой.

         - Спасибо на добром слове, - ответил Вохмянин, свернул в трубочку страницы и положил в сумку. – Еще бы успел передать.

         - Успеешь! – убежденно сказал Надеждин.

         Они спустились вниз, сложили вещи в багажник и через пятнадцать минут остановились у здания культурного центра. Надеждин припарковал машину, достал чемодан и пишущую машинку. Открыв стеклянную дверь, вошли в просторный холл. За столом дежурного Вохмянин увидел незнакомого парня в клетчатой рубашке, сосредоточенно копавшегося в телефонном аппарате.

         - Привет, изобретатель! – громко сказал Надеждин. – Познакомься, новый корреспондент. Павел Вохмянин.

         Незнакомец приветливо улыбнулся, отложил в сторону аппарат, вышел из-за стола и, протянув руку, представился:

         - Олег Щербина, инженер.

         Он был немого выше Вохмянина, плотнее и шире в плечах. Приплюснутый, как у боксера, нос придавал лицу добродушное выражение. Над левой, чуть приподнятой бровью, виднелся неглубокий шрам, тянувшийся к уху и исчезавший в густых, заметно поседевших волосах. Светло-серые, с лукавинкой глаза, смотрели на собеседника пытливо и цепко.

         - С приездом! – сказал он и протянул ключ.

         Вохмянин поблагодарил и положил ключ в нагрудный карман рубашки. Потом они вызвали лифт и поднялись на шестой этаж.

         - Вот твоя комната, - Надеждин кивнул на закрытую дверь. – Размещайся, а я к Терновому спущусь. Выясню, что с ужином.

         Вохмянин открыл дверь и, прислонившись к косяку, оглядел комнату. «Детская была», - определил он, увидев на стене неумелые детские рисунки. Вынул из чемодана вещи и разложил их в стенном шкафу. Затем подошел к письменному столу, стоявшему у окна, поставил пишущую машинку, вытащил из сумки папку с писчей бумагой и положил в нижний ящик.

         - Разместился? – спросил Надеждин, входя в комнату. – Тогда пошли.

         Дверь открыл Терновой. Поверх брюк у него был повязан клетчатый фартук.

         - Проходите, мужики. Располагайтесь. А я на кухне похозяйничаю.

         В гостиной на диване сидели Карелов и два корреспондента ТАСС – Александр Вьюгин и Николай Большаков, которых Вохмянин знал по предыдущим наездам в Бейрут.

         - Спасибо за письма, старина, - Вьюгин, хотя был щуплый и низкорослый, довольно крепко пожал ему руку.

         - С нас причитается, - засмеялся Большаков и сдавил Вохмянина своими длинными руками.

         - Репортаж готов? – поинтересовался Карелов.

         - Написал. Правда, многовато получилось. Почти шесть страниц.      

         - Найдут место. Все-таки первый репортаж. И не откуда-нибудь, а из Бейрута.

         В это время раздался звонок. Терновой пошел открывать и через несколько секунд из прихожей донеслись чьи-то голоса. Затем распахнулась дверь и в гостиную вошли Шакиров, Прокопенко с небольшим свертком в руках и инженер АПН Виктор Воробьев.

         Аохмянин пожал вошедшим руки, а Воробьеву сказал:

         - На ловца и зверь бежит…

         - Знаю, знаю твои проблемы.

         Он достал из заднего кармана брюк платок, тщательно вытер широкое, чуть полноватое лицо и, пригладив рукой коротко подстриженные волосы, добавил:

         - Не волнуйся, Паша, все сделаю.

         - Вот это да! – вдруг воскликнул Карелов. – Где курами разжились?

         - Случайно, - ответил Прокопенко. – Едем сейчас по улице, смотрим кур на вертеле жарят. Взяли две последние.

- Две, конечно, хуже, чем три, но лучше, чем одна, - философски изрек Карелов.

         - И за это скажи спасибо. Мог и без них остаться.

         - Ну, ладно, - вмешался в разговор Терновой. – Соловья баснями не кормят. Давайте за стол.

         Они не спеша ели и рассказывали, как провели день. Терновой сообщил, что утром, по поручению посла, встречался с руководителями общества ливано-советской дружбы. По их данным, израильтяне готовятся штурмовать Бейрут.

         - Не думаю, что они на это пойдут, - возразил Шакиров.

         - По-моему, тоже, - поддержал Вьюгин. – Захватить столицу арабского государства? Израильтяне не решаться…

         - А я думаю – будут штурмовать, - повторил Терновой. – Бегин что заявляет? Основная цель операции «Мир Галилее» – уничтожить военный потенциал ООП и очистить Ливан от палестинцев. Именно Ливан, а не только южные районы.

- Андрюха прав, - поддержал Тернового Карелов. – Я сегодня принимал одного главного редактора. Он почти то же самое говорил.

         - Может быть, вы оба и правы, - заметил Большаков, - но любой штурм города чреват потерями для наступающих.

         - А палестинцы профессиональные бойцы, - вставил Надеждин. – Они превратят каждый дом в крепость.

         - Ко мне, кстати, - вступил в разговор Прокопенко, - сегодня палестинский журналист заходил. И знаете, что сказал? Если израильтяне начнут штурмовать Бейрут, мы превратим его в Сталинград. Они костьми лягут, но город не сдадут.

         - На войне всякое бывает… - заметил Терновой. – Не забывайте: за Израилем стоят США. Кстати, есть данные, что их авианосцы курсируют неподалеку отсюда.

         - И все-таки они не пойдут на штурм, - повторил Шакиров.

         - Поживем – увидим, - сказал Терновой и, повернувшись к Вохмянину, спросил: - Ну, а ты, Паша, что об этом думаешь?

         Тот ответил не сразу. Да и что он мог сказать? Приехал только вчера, практически ни с кем не встречался. Он не мог не согласиться с Терновым, но, по-своему, были правы и остальные.

- Что думаю? – медленно произнес Вохмянин. – Однозначно ответить трудно… Но в одном я уверен твердо: готовясь к вторжению, израильский генштаб наверняка проиграл все варианты. В том числе и захват Бейрута.

         Он помолчал немного, потом продолжил:

         - Если помните, в самом начале операции Шарон заявил, что намерен дойти лишь до реки Литани и создать 40-километровую «буферную зону». Однако, пошел дальше. Значит, этот вариант был предусмотрен. Сейчас израильтяне на подступах к Бейруту. Конечно, перспектива людских потерь при штурме не в их интересах. В Израиле каждый убитый и даже раненный воспринимаются очень болезненно. Шарон и Бегин прекрасно это понимают. Но раз начали войну, значит надо довести ее до конца. Поэтому, Андрей, я склоняюсь к твоему мнению. Но думаю, что израильтяне так просто на штурм не пойдут. Они что-нибудь придумают, чтобы избежать ненужных потерь.

         - Что же они так и будут стоять под Бейрутом?

         - Я этого не говорил. Но повторяю: просто так они не полезут. Им будет трудно потом оправдаться перед мировой общественностью.

         - Да им плевать на общественное мнение, - вставил Карелов.

         - Согласен! И все-таки… - Вохмянин задумался на минуту, потом сказал: - Вы помните из-за чего, а вернее после чего началось вторжение?

        - После покушения на израильского после в Лондоне, - ответил Терновой. – Ну и что?

         - Мне только сейчас пришло в голову, - признался Вохмянин. – Вот увидите: израильтяне будут искать предлог. Без этого они не начнут штурм.

- А я согласен с Павлом, - сказал Прокопенко. – Евреи народ ушлый. Наверняка что-нибудь придумают.

         Никто возражать не стал. Все молчали, занятые своими мыслями. Где-то вдалеке ухнул взрыв и тотчас короткими очередями ударили автоматы.

         После ужина Вохмянин и Надеждин поднялись в свою квартиру. Едва вошли в прихожую, как зазвонил телефон.

         - Алло! – сняв трубку, сказал Надеждин. – А-а, Олег, привет. Хорошо, сейчас спущусь. – Повернувшись к Вохмянину, сообщил: - К городскому телефону вызывают.

         Надеждин ушел, а он, прошел в свою комнату, сел за стол, достал из нижнего ящика папку с писчей бумагой, вынул несколько листов и положил перед собой. Уезжая из Москвы, Вохмянин дал себе слово вести дневник. Привычку эту он выработал в Египте: за шесть лет работы привез десять толстых тетрадок, в которых почти ежедневно делал записи. Прочитав их, приятель-журналист посоветовал перепечатать на машинке, отредактировать, подсократить и нести в издательство. Вохмянин собирался последовать этому совету, но все откладывал и вот оказался в Ливане.

        - Ни дня без строчки? – раздался голос Надеждина. – Очередной репортаж строчишь?

         - Нет, пытаюсь начать вести дневник. Может, когда пригодится…

         - А я завтра опять в Дамаск еду. Вместе с Васькой Прокопенко. Ценности Московского народного банка повезем.

         - Снова через порт?

         - Маршрут наезженный...

 

 

 

 

         Бейрут (19. 06. 82 г.)

 

         В шесть утра, как условились с Воробевым, Вохмянин пришел в бюро АПН. Инженера нашел на кухне: тот пил кофе и листал старый журнал.

         - Привет! Кофейку махнешь?         

         - Не откажусь.

         Воробьев достал с полки маленькую чашку, взял с плиты дымившуюся «турку» и налил кофе.

         - Ты пока пей, а я в торгпредство сгоняю. Попрошу дизель включить. Когда нет электричество, мы от них питаемся.

         Вохмянин достал из сумки репортаж и прочитал вслух, по ходу внося правку. Это была его давняя привычка: так он лучше чувствовал «шереховатости».

         Вскоре инженер вернулся.

         - Дизель запущен, можно приступать к работе.

         Они прошли в конец длинного коридора и остановились перед дверью, к которой была приколота визитная карточка Воробъева.

         - Входи, - сказал он.

         С тех пор, Как Вохмянин был здесь в последний раз, в комнате инженера почти ничего не изменилось. Вдоль правой стены, на железных подставках, стояли два старых телетайпа, принимавшие из Москвы материалы на арабском и французском языках. Рядом, на широком столе, возвышались поставленные один на другой блоки радиоаппаратуры. Почти у самого окна, на специальных подставках, стояли два телекса.

         Пока Вохмянин рассматривал комнату, Воробьев настроил аппаратуру, включил телетайпы, потом раздвинул шторы и открыл окно. Сел за телекс, надавил на клавиш, который тотчас загорелся изнутри желтоватым светом, и одновременно послышался тихий гул заработавшего аппарата. Нажал на другую кнопку и слева с сухим треском выползла узкая перфорированная лента.

         - Садись, диктовать будешь, - он кивнул на стоявший рядом стул.

         Вохмянин сел спиной к окну, но так, чтобы не загораживать свет, падавший на клавиатуру.

- Та-ак, - Воробъев взглянул на часы. – Половина седьмого. В Москве полвосьмого. Редакция во сколько начинает работать? В десять? Значит, по местному, в девять. Ну-ка, сколько ты натворил? Хм, шесть страниц… Ничего, успеем. Два с половиной часа в запасе.

         Вернул репортаж и, словно пианист перед началом игры, осторожно прикоснулся пальцами к клавишам. Вохмянин чуть наклонился вперед и стал диктовать. Он читал медленно, короткими фразами, выделяя знаки препинания и повторяя по буквам арабские имена. Воробьев набирал довольно быстро, хотя и работал четырьмя пальцами, изредка останавливаясь, чтобы расправить падавшую на пол ленту или отыскать нужный клавиш.

         В это время один за другим раздались взрывы. Потом еще и еще. Воробьев перестал набирать и прислушался.

         - По южным окраинам бьют. Что-то рано израильтяне за работу принялись. Обычно в девять-десять… Ладно, черт с ними! Диктуй, пока наш район обстреливать не начали.

         Воробьев снова застучал по клавишам, но было видно, что одновременно он прислушивается к тому, что происходит за стенами дома. Иногда он останавливался и, кивая в открытое окно, комментировал: «Миномет… Дальнобойная…»

         - Ты, Паша, пересел бы от окна. Не дай бог…

         Он не закончил фразу: неподалеку раздался мощный взрыв и тотчас отключился телекс.

         - Этого я больше всего и боялся. Как говорится не было печали…

- Что-нибудь серьезное?

         - Думаю, кабель перебило.

         - Что делать будем?

         - Восстанавливать.

         - Ты посмотри, что делается, - Вохмянин кивнул на открытое окно. – Словно с цепи сорвались.

- Они же не знали, что ты репортаж собираешься передавать, - Воробьев несколько раз надавил на клавиши. – Рискнем?

         - А что делать? В десять репортаж должен быть в редакции, хоть умри.

         Вохмянин посмотрел на часы. «Без пятнадцати восемь. В Москве почти девять. Через час придет Вера, включит телекс и будет ждать…»

         Воробьев пружинисто поднялся, открыл стенной шкаф и достал железную бобину. Отмотал метров двадцать кабеля и передал Вохмянину. Затем взял с полки моток изоляционной ленты, пассатижи и самодельный нож с наборной ручкой.

         - Кажется, ничего не забыл. Вперед!

         Выйдя из подъезда, они постояли немного, осмотрелись, потом обогнули здание и оказались на заднем дворе. Воробъев объяснил, что кабель протянули через несколько дней после вторжения. Причем, наспех, во время воздушного налета. Поэтому кабель проложили, где по земле, где по веткам деревьев.

         Чуть пригнувшись, они медленно шли вдоль провода в черной оплетке, покрытого толстым слоем пыли. Воробьев иногда наклонялся, внимательно рассматривал, что-то бормоча себе под нос, затем аккуратно опускал на землю.

         Вохмянин, повесив на плечо увесистый моток толстого провода, шел следом. Когда Воробьев останавливался, чтобы проверить кабель, он поглядывал вверх, откуда доносился гул израильских истребителей, круживших над Бейрутом.

         Они поравнялись с полуразрушенным двухэтажным домом. Через рваный пролом в стене Вохмянин увидел комнату. С потолка, покрытого черной копотью, свисал оборванный элетропровод. На полу, среди осыпавшейся штукатурки и щебня, валялись полуистлевшие игрушки. «Наверное, детская была…» – подумал он, и эта мысль обожгла его.

                Неожиданно послышался тягучий, усиливающийся свист. Они разом бросились на землю и в ту же секунду раздался мощный взрыв. Вохмянин телом почувствовал, как содрогнулась земля, услышал, как зашелестели срезанные осколками листья. И еще он услышал доносившийся откуда-то сбоку непонятный писк.

         Он поднял голову и увидел каменную лестницу, которая вела на второй этаж. Решив укрыться под ней, пополз вперед. Он был почти рядом, когда снова послышался вонзавшийся в уши свист и через несколько мгновений поблизости разорвались бомбы. Он плотнее прижался к земле, инстинктивно прикрыв голову руками.

         Вскоре бомбежка прекратилась. Прежде чем подняться, Вохмянин посмотрел по сторонам и увидел Воробьева. Тот лежал рядом и крутил головой, стряхивая пыль с волос.

         - Ну как? – спросил он.

         - Хорошего мало… - ответил Вохмянин. – В животе до сих пор холодок остался.

- И у меня… - Он начал подниматься, но вдруг, кивнув под лестницу, воскликнул удивленно: - Смотри!

         Вохмянин привстал на корточки и увидел под лестницей настороженные кошачьи глаза. Зарывшись мордочками куда-то под живот, прильнув к кошке, лежало несколько котят. «Так вот, кто пищал», - догадался он, вспомнив непонятный писк, который слышал в паузах между взрывами.

         - Нашла время потомством обзаводиться, - нахмурился Воробьев.    

         - Она же не знала, что израильтяне войну начнут.

         - Жалко! Пропадут…

         Они встали, отряхнулись, потом двинулись вперед и вскоре вышли к огромному пустырю, примыкавшем к высокому каменному забору католической церкви. Вохмянин помнил, что до израильского вторжения здесь было футбольное поле, на котором гоняли мяч мальчишки, жившие неподалеку. Теперь пустырь был изрыт глубокими воронками…

         Они пошл вдоль забора, где пролегал кабель, и метров через десять обнаружили обрыв.

         - Ты посмотри, - Воробьев кивнул на рассеченный провод. – Из-за какого-то осколка столько мороки.

         Он достал из кармана нож, зачистил концы, скрутил их пассатижами и, бормоча под нос ругательства в адрес израильтян, обмотал стык изоляционной лентой.

         - Надо проверить весь кабель. Может, где еще посекло.

         Воробьев оказался прав: рядом с железной оградой торгпредства они увидели свежую воронку, из которой торчал оголенный конец провода. Другой лежал метрах в трех, очевидно, отброшенный взрывной волной.

         - Придется надставлять, - вздохнул Воробьев и выругался. – Так и кабеля не напасешься. – Нагнулся, вытащил из воронки засыпанный землей провод: - Ну-ка, подтяни другой конец.

         Вохмянин сбросил с плеча моток, перепрыгнул через воронку и подтянул провод. Воробьев отмотал метра полтора и зачистил оба конца. Потом передал нож:

         - Зачисть сантиметра три.

         Пока Вохмянин обрабатывал провод, инженер скрутил пассатижами концы оборванного и нового кабеля и туго обмотал изоляционной лентой. Затем подошел к Вохмянину, проделал ту же операцию с оставшимися концами, опустил провод в воронку и засыпал землей.

         - Та-ак, - он взглянул на часы. – Сколько мы времени потеряли? Хм, сорок минут… Я думал больше. Ничего, Паша, успеем.

         - Не сомневаюсь… Если репортаж и в одиннадцать окажется в редакции, не поздно будет.        

         - Ну, ты и жук! А говорил: «В десять хоть умри…» Ладно, пошли.

         Они почти бегом добрались до бюро АПН. Войдя в свою комнату, Воробьев сразу включил телекс, который, к радости обоих, заработал.

         - Ну, слава богу! – Он облегченно вздохнул: - Диктуй!

         Вохмянин нашел страницу, на которой остановился, и стал диктовать. «Только бы успеть, только бы успеть…» – повторял он про себя, прислушиваясь к канонаде. Когда дочитал последнюю фразу, посмотрел на часы: стрелки показывали без пяти девять. «В Москве без пяти десять, - подумал он. – Вера, наверное, пришла…»

         - Успеем, Паша, успеем, - сказал Воробьев, наматывая ленту восьмеркой на большой и указательный пальцы. – Напомни-ка номер вашего телекса.

         Вохмянин вырвал из блокнота страничку и крупными цифрами вывел номер. Воробьев заправил ленту, потом взял листок, положил перед собой и стал вызывать редакцию. Вохмянин внимательно следил за его пальцами, пытаясь запомнить последовательность вызова. «Кто знает, - подумал он, - может, самому придется передавать…»

         - Позже научу, как обращаться с телексом, - словно угадав его мысли, пообещал Воробьев. – Пригодиться… Тем более, что…

         Он не договорил: телекс отстучал короткую фразу и отключился.

         - Что случилось? – Вохмянин вскочил со стула.

         - Ничего, - Воробьев кивнул на каретку аппарата: – NC, нет линии.

         Он повторил вызов и через несколько томительных секунд появились те же буквы. Только с пятой попытки удалось соединиться.

         - «Добрый день!» – поприветствовал Воробьев.

         - «Доброе утро» – ответила редакция. – Вера у аппарата».

- Скажи, что я здесь… Готов передавать.

         - Да сядь же! Знаю, что делать.

         «Здесь Вохмянин», - отстучал Воробьев и, хитровато улыбнувшись, несколько раз нажал один и тот же клавиш: - GG? GG? GG?

- Что это?

         - Можно ли передавать?

         - «Сейчас вызову», - ответила Вера.

         Воробьев нажал кнопку и телекс отключился.

         - Что случилось?

         - Так надо… Да не волнуйся! Сказал же: пе-ре-да-дим.

         Вохмянин несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, поглядывая то на телекс, то на часы. «Верочка! Ну, где же вы?» - повторял он про себя, но аппарат молчал. Он уже хотел просить Воробьева снова вызвать редакцию, как послышался глухой гул заработавшего телекса.

         «GG», - сообщила Вера.

         Инженер нажал нужную кнопку и в ту же секунду лента поползла по желобку, а на каретку, строка за строкой, стал ложиться текст репортажа.

         Вохмянин опустился на стул, вытянул ноги и закрыл глаза. «Сейчас Верочка получит материал, - размышлял он. – Затем отнесет в машбюро. Там его перепечатают и отдадут в отдел. Хорошо бы часов до двенадцати. Ведь наверняка будут править, сокращать… Лишь бы не отключился телекс».

         Он открыл глаза. Воробьев сидел в кресле, время от времени поправляя ленту.

         - Я же говорил – успеем.

         «RR?» – отстучал он и перевел: - Получено?

         «RR», - ответила Вера и добавила: - Звонила в отдел. Сообщила, что идет ваш материал».

         - Спасибо! – произнес вслух Вохмянин.

         «SP», - передал Воробьев.

         «MIN», - ответила Вера.

         - Минуту, - пояснил Воробьев. – Видно еще что-то передаст.

         «Вам телеграмма от главного».

         «GG», - Воробьев дважды стукнул по клавишу.

         «Тов. Вохмянину. Рад, что добрались до Бейрута. Ждем новых репортажей. Желаю успехов. Будьте осторожны. Крепко жму руку. Шахманов».

- Спасибо! – улыбнулся Вохмянин.

         «SP», - пошло по телексу.

         «Когда вызывать?» – спросила Вера.

         - В понедельник, в десять, - быстро ответил Вохмянин.

         Воробьев передал, уточнив, что время московское.

         «Ждем вас живым».

         «Его одного?»

         «Всех».

         «SP».

         «DSV?» – До свидания?

         «DSV».

         Воробьев нажал на кнопку и телекс отключился. Надавил на другой клавиш и поставил аппарат на автоматический режим.

- Когда следующий репортаж набирать будем?

         - Тебе-то самому, когда удобнее?

         - Как я понял, ты собираешься передавать по понедельникам? Набирать можно в воскресенье. Годится?

         - Лучше не придумаешь, - согласился Вохмянин, подумав про себя: «В течение недели буду собирать материалы, с утра в воскресенье писать, а вечером набирать. Отлично!» – А где? В АПН?

- Нет, в культурном центре.

         - Там же телекса нет…

         - Зато есть электричество. Короче, идея такая… Один аппарат перевезем в культурный центр. Набирать на ленту будем там, а передавать отсюда. Во время набора от израильтян зависеть не будем. Ну как?

         - Гениально!

         В это время распахнулась дверь и в комнату влетел запыхавшийся Карелов. В одной руке он держал пиджак, в другой – свернутые трубкой листы бумаги.

         - Привет, мужики! Телекс функционирует?

         - Как часы, - ответил Воробьев.

         - Тогда набери, пожалуйста, - Карелов протянул исписанные неразборчивым подчерком страницы.

         - Эх, Дмитрий Федорович, - вздохнул Воробьев. – За набор ваших материалов мне молоко надо выдавать. Как на вредном производстве.

         - Извини, торопился… В следующий раз будет разборчиво.

         - Инша алла·, - усмехнулся Воробьев и сел за телекс.

         - Ну что, Паша, передал?

         - Передал.

- Какие дальнейшие планы?

         - Особых нет.

         - Тогда иди в посольство. Возьми в канцелярии ноту для министерства информации и через час приходи. Поедем аккредитуем тебя. Идет?

         - Договорились.

         Карелов направился в свой кабинет, а Вохмянин подошел к Воробьеву и положил руку ему на плечо.

         - Еще раз спасибо, старик.

         - Пустяки… Давай пиши…

         Вохмянин вышел на улицу и направился в сторону посольства. У входа он увидел Надеждина: тот протирал лобовое стекло своего «пежо».

         - Еще не уехал? – удивился Вохмянин.

         - Сейчас выезжаем. А ты откуда?

         - Из АПН. Репортаж передавал. Когда возвращаетесь?

         - Завтра к вечеру. Готовь ужин.

         - Сделаем…        

         Он пожал Надеждину руку, пожелал хорошей дороги и нажал на кнопку звонка. Сухо щелкнул замок, он толкнул железную дверь и вошел в проходную.

         - Какие люди! – из-за перегородки вышел дежурный комендант в форме прапорщика. Стиснув крепкими руками, спросил: - Когда приехал?

         - Задушишь, черт, - Взмолился Вохмянин, высвобождаясь из объятий Антона Чуева. – Семнадцатого вечером. А ты все здесь?

         - Здесь… Третий год заканчивается. Должны были летом заменить и вот…- Он махнул рукой и вздохнул: - Кто сейчас этим заниматься будет?

         Чуев был высок, широк в плечах и от его мощной фигуры веяло здоровьем и силой.

         - Ну, как вы тут? – поинтересовался Вохмянин.

         - Служим… Как говорится, через день на ремень, через два на кухню. Нас, ведь, четверо осталось. Петька Воронов, Сашка Горбань и твой тезка – Вашкевич. А последние четыре дня вообще втроем дежурим.

         - Что так?

         - Воронова контузило немного…

         - Не сильно?

         - До свадьбы заживет.

- Посольство не пострадало?

         - Пару дней назад крепко досталось. Один снаряд в школу попал, два в здание консульства. Но больше всего не повезло завхозу…

         - А с ним-то что?

         - С ним ничего… Фосфорный снаряд в каптерку к нему угодил. А он накануне вещи туда перенес. Думал там безопаснее…

         - Действительно не повезло…

         - И не говори. Ходит чернее тучи, израильтян клянет, на чем свет стоит.

         - Пойду взгляну на пепелище завхоза.

         Вохмянин кивнул Чуеву и быстрым шагом направился в сторону клуба, где в полуподвале находилась служебная комната завхоза. Проходя мимо двухэтажного здания, в котором размещались школа-четырехлетка и медпункт, он замедли шаг. В стене второго этажа, где располагались классные комнаты, чернел рваный пролом, торчали в разные стороны алюминиевые куски оконных рам.

Он обогнул здание и по широкой лестнице поднялся на второй этаж. Слева от двери заметил потускневшую табличку, на которой было выбито: «Советская начальная школа имени Г. В. Чичерина». В классе, куда угодил снаряд, пол был усыпан осколками стекла, кусками кирпича и штукатурки. Многие парты разнесены в щепки, со стен свисали плакаты и наглядные пособия.

Постояв немного, Вохмянин вышел и, поглядев по сторонам, подошел к клубу. Его стены также были испещрены осколками, вокруг валялось битое стекло и куски кирпича. Прошел чуть дальше и увидел черный от копоти дверной проем, ведущий в каптерку завхоза. Заглянул внутрь, но не смог ничего разглядеть, потому что там было темно. Чуть-чуть защипало глаза, а в нос ударил кисловатый запах сгоревшего фосфора.

Затем он направился в сторону четырехэтажного здания, в котором находилось консульство и жили семьи техсостава. Минуя детскую площадку, заметил рядом с качелями стабилизатор от мины. Чуть дальше, около каруселей, лежал увесистый осколок.

Подойдя к зданию консульства, увидел оторванный балкон на втором этаже, пустой дверной проем и такие же пустые оконные рамы. На третьем и четвертом этажах зияло несколько небольших дыр, почти во всех квартирах были выбиты стекла и налетавший ветер трепал посеченные осколками разноцветные шторы.

Походив немного около консульского дома, Вохмянин отправился за нотой. Заведующая канцелярией Галина Федоровна Петушкова, с которой он был знаком уже два года, увидев его, поднялась навстречу и по-русски троекратно поцеловала.

- Спасибо за письма, Павлуша. Хорошие вести привез. Замену мне подготовили. Как только закончатся эти события, уеду. Что стоишь? Садись.

         Он сел и положил сумку на колени.

         - Я к вам по делу. Нужна нота в министерство информации. Для аккредитации.

         - Сделаем.

         Она открыла дверцу тумбочки стола, что-то поискала и, наконец, протянула бланк.

         - Заполни, а я перепечатаю.

         Пока он писал, Галина Федоровна достала из тумбочки еще два бланка, заправила их в каретку пишущей машинки, предварительно положив между ними синюю копирку, и, ожидая, когда он закончит, закурила.

         Ответив на вопросы, он пробежал глазами написанное и отдал Галине Федоровне. Та сделала последнюю затяжку, загасила сигарету и стала печатать.

         «Нет, никогда не скажешь, что ей через год на пенсию», - подумал Вохмянин. Она действительно выглядела моложе своих лет. Высокая, сухощавая, с копной черных вьющихся волос, чуть тронутых сединой, в светло-голубом платье она казалась бодрой и свежей. Это впечатление усиливали темно-карие, удивительно живые глаза на смуглом продолговатом лице.

         Галина Федоровна высвободила из каретки листы и прочитала напечатанное. Затем подошла к большому сейфу, стоявшему в углу комнаты, достала из глубины вместительную железную банку, вынула круглую печать и, подышав на нее, приложила к бланку.

         - Держи.

         В это время с оглушительным воем пронеслись израильские самолеты, разом ударили зенитки и раздались отдаленные взрывы.

         - Опять… - вздохнула Галина Федоровна и, увидев, что Вохмянин набросил на плечо сумку, спросила озабоченно: - Ты далеко собрался?

- Договорились с Кареловым в министерство информации съездить.

         - Налет бы переждали.

         - Когда это кончится? Карелов стреляный воробей. Не пропадем.

         - Ну, беги. Только поосторожнее там…

 

*   *   *

 

Карелов стоял у входа в АПН. Он время от времени поднимал свою крупную голову вверх, прислушиваясь к гулу самолетов.

- Летают, пташки, - кивнул он подошедшему Вохмянину.

- Как коршуны над добычей.

- Ноту сделал? Тогда поехали, пока город бомбить не начали.

Они сели в белый «фиат», стоявший под навесом, проехали метров сто по бульвару Мазраа, свернули направо и вскоре оказались на улице Телевидения.

- Аглян ва саглян!· - Фуад Нимр улыбнулся и пожал руки Карелову и Вохмянину.

Он предложил сесть, кивнув на стоявшие в углу массивные кресла. Раскурил трубку и, прижимая табак желтой от никотина подушечкой большого пальца, несколько раз затянулся.

- Раньше доводилось бывать в Бейруте? – обращаясь к Вохмянину, поинтересовался Фуад Нимр.

- И не раз.

- В какое время?

Вохмянин задумался на мгновение, потом рассказал, что в течение шести лет работал в Египте собственным корреспондентом по странам Ближнего Востока. Впервые приехал в Ливан в начале 77-го. Потом наезжал по три-четыре раза в год в короткие командировки.

- В середине 80-го журнал открыл корпункт здесь, - закончил он. – Но я еще несколько раз бывал в Ливан.

- Чем могу быть полезен?

Карелов объяснил, что для работы Вохмянину необходимо аккредитоваться, получить журналистскую карточку и вид на жительство.

Фуад Нимр внимательно выслушал, затем сказал:

- С аккредитацией и журналистской карточкой проблем нет. А вот вид на жительство получить сейчас невозможно. Служба безопасности, которая ведает этими вопросами, в восточной зоне. Мы даже не сможем переслать туда документы.

- Как же быть? – спросил Вохмянин. – Через месяц у меня кончается виза…

- Сделаем так. Журналистскую карточку я оформлю сейчас. Ну, а вид на жительство… - он пожал плечами и, усмехнувшись, добавил: - На все воля Аллаха…

Фуад Нимр пружинисто поднялся, подошел к письменному столу и достал из нижнего ящика чистый бланк журналистской карточки. Потом взял у Вохмянина ноту, вынул из кармана пиджака «паркер» и старательно заполнил документ.

- С этой минуты вы полноправный корреспондент в Ливане.

Вохмянин улыбнулся, поблагодарил Фуада Нимра и крепко пожал ему руку.

- Ну, что же, главное сделали, - сказал Карелов, когда подошли к машине. – Что еще?

- Мне бы в отель «Коммодор» заглянуть.

Карелов посмотрел на часы и что-то прикинул в уме.

- Через полчаса у меня встреча с одним главным редактором. Боюсь, что не смогу за тобой заехать.

- Что я впервые в Бейруте? Сам доберусь…

Они сели в машину и, попетляв по безлюдным переулкам, вскоре подъехали к отелю.

- Тогда до вечера, - Карелов включил первую скорость и, по привычке, лихо рванул с места.

Войдя в прохладный просторный ход, Вохмянин остановился. В левой части стояли кожаные диваны и кресло с низкими полированными столиками возле них. Посредине, на большом цветном ковре, лежали металлические треноги, потертые кофры· с эмблемами различных телекомпаний, кинокамеры и плоские аккумуляторы к ним. Корреспонденты-телевизионщики в специальных жилетах со множеством больших и маленьких карманов, развалившись на диванах и креслах, неспеша пили из банок пиво, курили и лениво перебрасывались короткими фразами.

Справа, в небольшом углублении в стене, на высоких деревянных подставках возвышались три телефонных аппарата, разделенные выпуклыми колпаками из дымчатой пластмассы. Чуть дальше, за стеклянной перегородкой, стояли четыре телекса, за которыми сидели девушки-операторы.

Вохмянин прошел вперед и остановился неподалеку от круглой стойки бара, вокруг которой сидели и стояли иностранные корреспонденты, потягивавшие из тяжелых стаканов разных оттенков и крепости напитки. Окинув взглядом бар, над которым в тусклом свете ламп кружились клубы табачного дыма, и, не увидев ни одного знакомого лица, он направился к ярко освещенному газетному киоску. Выбор газет был небольшой: на арабском – «Ан-Нида», «Ас-Сафир» и «Ан-Нахар». На французском – «Орьен-Жур» и «Ревей».

- Мне бы газеты, - обратился он к владельцу киоска – тучному пожилому мужчине с лысой головой, сидевшему на высокой табуретке и листавшему иллюстрированный журнал.

- Какие интересуют?

- Пожалуй, вот эти, - Вохмянин кивнул на витрину.

Толстяк отложил в сторону журнал и тяжело поднялся. Он отобрал нужные газеты и, вручая со сдачей, предложил:

- Если хотите, мы можем доставлять вам газеты каждое утро.

- К сожалению, я живу не в «Коммодоре».

- Мы обслуживаем не только наших постояльцев.

«Пожалуй, стоит воспользоваться, - решил Вохмянин. – Не буду же я каждый день сюда мотаться. А без газет, как без рук…»

- Тогда записывайте адрес, - сказал Вохмянин и назвал улицу, на которой находился культурный центр.

         Сложив в сумку газеты и закинув ее на плечо, он направился в ту часть холла, где сидели телевизионщики, намереваясь почитать прессу. Увидев в дальнем углу свободное кресло, стал пробираться туда, но вдруг услышал:

         - Поль!·

         Он оглянулся и заметил высокого худощавого мужчину, подстриженного наголо, с черными густыми усами, который махал рукой. Человек этот был незнаком Вохмянину и, решив, что окликнули не его, а кого-то другого, стал снова пробираться к свободному креслу.

         - Поль! – услышал он опять и остановился, сообразив, что звали все-таки его.

         Он снова оглянулся и увидел направлявшегося к нему все того же подстриженного наголо незнакомца в светлых брюках и клетчатой рубашке с короткими рукавами. Когда тот улыбнулся, Вохмянин невольно воскликнул:

         - Данила!

         Он узнал своего друга – французского корреспондента Даниэля Кордье, с которым подружился во время работы в Египте.

         - Откуда ты, Поль? – Кордье схватил Вохмянина за плечи, слегка потряс, словно хотел убедиться, не ошибся ли, потом обнял и повторил: - Откуда ты, Поль?

         - Из Москвы, Данила, из Москвы, - обнимая Кордье, улыбнулся Вохмянин.

         У них повелось в Каире, что Кордье звал Павла на французский манер Поль, а Вохмянин его по-русски – Данила.

         - Неужели это ты, Поль? Даже не верится. Давно в Бейруте?

         - Третий день, а ты?

         - За неделю до вторжения прибыл. Рассчитывал дней на десять, но… - он развел руками и, добавил, вздохнув: - Как говорят на Востоке, на все воля Аллаха…

         Он посмотрел по сторонам и увидел два свободных кресла.

         - А что мы стоим? Давай сядем.

         Они быстро пересекли холл и опустились в мягкие кресла, стоявшие у окна, через которое просматривался большой сад с квадратным бассейном, наполненным голубой водой.

         - Что-нибудь выпьешь, Поль?

         - Пожалуй, пивка…

         Поискав глазами официанта и, не найдя его, Кордье встал.

         - Я сейчас, - сказал он и направился в сторону бара.

         Глядя ему вслед, Вохмянин вдруг вспомнил их первую встречу осенью 1977-го. По заданию редакции он приехал в Ливан, чтобы написать серию репортажей. В один из дней вместе с коллегой из АПН Анатолием Бурычевым отправились на юг. Подъезжая к городу Сайда, увидели на обочине старенький «мерседес», около которого стоял мужчина в коричневых вельветовых джинсах и огненно-рыжей кожаной куртке. Левой рукой он придерживал на плече ремень спортивной сумки, а правой «голосовал», показывая оттопыренным большим пальцем в сторону Сайды.

         Поравнявшись с «мерседесом», Бурычев притормозил. Человек в кожаной куртке, лицо которого показалось Вохмянину знакомым, наклонился к окну и, пригладив свободной рукой  редкие черные волосы, спросил по-французски: «Вы на юг?» Услышав, что машина направляется в Набатию, попросил подвезти до города. Бурычев и Вохмянин согласились и незнакомец, бросив что-то на ломанном арабском шоферу, копавшемуся в моторе, сел на заднее сиденье.

         - Даниэль Кордье, - представился он. – Французский корреспондент.

         Бурычев назвал себя, потом представил Вохмянина.

         - Вы журналисты? – удивился француз и воскликнул: - Кель шанс!·

         - А вы давно в Ливане? – полуобернувшись спросил Вохмянин и пристально посмотрел на коллегу.

         - Неделю, - ответил тот и пояснил: - Вообще-то я работаю в Египте. Сюда приехал в командировку.

         Вохмянин с трудом скрыл удивление, вспомнив, что встречал этого корреспондента в Каире, в пресс-центре, достал из сумки визитную карточку и молча протянул Кордье.

- Как? Вы тоже работаете в Египте? – прочитав вохмянинскую визитку, снова удивился француз: - И давно?

         - Полтора года.

         - Надо же… И до сих пор не познакомились.

         После этой поездки они подружились. Причем, как-то сразу, словно знали друг друга много лет.

         Кордье был на шесть старше Вохмянина и родился в тот день, когда в Париж вошли гитлеровские войска. Отца своего – тоже журналиста, он не помнил: год спустя после рождения сына тот погиб в гестаповских застенках. Когда Даниэлю исполнилось десять лет, умерла мать, и его взял к себе дядя – родной брат отца, сражавшийся в эскадрилье «Нормандия-Неман». Вечерами он подолгу сидел у кровати племянника, вспоминал войну и русских парней, с которыми бил фашистов. Бывший летчик втайне мечтал, что Даниэль сядет за штурвал самолета, но племянник пошел по стопам отца – стал журналистом. От дяди же он унаследовал большую симпатию к той далекой стране, в небе которой довелось сражаться французским летчикам из эскадрильи «Нормандия-Неман».

         - Держи, Поль, - вдруг услышал Вохмянин.

         Кордье передал ему запотевшую банку пива и опустился в кресло. Вохмянин указательным пальцем потянул за металлическое кольцо и тотчас из небольшого овального отверстия выступила белая пена.

         - За встречу?! – предложил Кордье.

         - Давай, - согласился Вохмянин.

         Они неловко чокнулись и сделали по несколько небольших глотков. Пиво было холодным и чуть горьковатым.

         - А ты не изменился, - окинув взглядом Вохмянина, сказал Кордье.

         - Зато ты преобразился. Даже не сразу узнал тебя. Ну, усы – понятно… А подстригся зачем?

         - Решил дать голове отдых. Как жил это время?

         Вохмянин сделал еще пару глотков и, поддерживая банку рукой на подлокотнике кресла, рассказал, что после возвращения из Каира отгулял отпуск, отремонтировал квартиру и даже начал писать книжку о Египте. Но не успел закончить, поскольку пришлось отправиться в Ливан.

         - А как ты?

         - После твоего отъезда я еще три месяца проработал в Каире, а потом вернулся в Париж.

         - А здесь в каком качестве?

         - В качестве жениха.

         -Жениха? Ты же убежденный холостяк.

         - Пересмотрел свои взгляды, Поль.

         - И кто же твоя аруса?·

- Николь… Помнишь?

         Вохмянин помнил эту невысокую стройную ливанку, с красивым смуглым лицом, с большими темно-карими, чуть печальными глазами.

         - От души рад за вас, Данила. Особенно за Николь. Помнишь, как она обожала моих мальчишек?

         - Через три месяца у нас тоже будет малыш.

         - Ты серьезно? – не поверил Вохмянин. – Поздравляю! Ну, а все-таки, в каком качестве здесь?

         - Фриланс.·· Правда уже получил предложения от двух французских газет. – Он вдруг посмотрел на часы: - Ты обедал?

         - Еще нет.

         - Может быть, пообедаем?

         - Идет. А где?

         - Здесь. Кормят неплохо.

         Они допили пиво и направились в ресторан. В неярко освещенном полупустом зале было прохладно: кондиционеры добросовестно гнали охлажденный воздух. Они подошли к столику, придвинутому к стене, возле которого стояли два стула с высокими спинками. Едва сели, как официант принес меню в ярких обложках.

         - Что будем есть, пить, Поль?

         - Доверяю твоему вкусу, Данила.

         Кордье подозвал официанта и сделал заказ. Тот что-то пометил в маленьком блокноте и, забрав меню, удалился.

         - По Египту не скучаешь, Поль?

         - Скучаю. Он для меня, как первая любовь, о которой помнишь всю жизнь.  Между прочим, сейчас в прессе, особенно в западной, стали появляться статьи о том, кто и за что убил Садата. Своего рода расследование.

         - Я читал кое-что.

- Сам-то расследовать не собираешься?

         - Для этого надо вернуться в Египет. Но если говорить откровенно, задумал я одно серьезное дело…

         Он не договорил: официант подкатил к столу инкрустированную перламутром деревянную тележку, на которой стояли маленькие тарелочки с меззе.· Аккуратно разместил их на столе и, слегка поклонившись, удалился. Подошел другой официант и поставил на край стола матово блестевшее ведерко со льдом, из которого выглядывало зеленоватое горлышко бутылки. Он осторожно вынул ее и профессиональным жестом обернул накрахмаленной до хруста белоснежной салфеткой. После этого достал из кармана черного пиджака длинный штопор с массивной ручкой и неторопливо, словно врач-дантист, едва заметным усилием вырвал пробку. Потом, взяв в правую руку бутылку, а левую заложив за спину, немного налил в бокал Кордье. Тот сначала понюхал, чуть отпил и одобрительно кивнул. Официант наполнил бокал Вохмянина, долил Кордье и опустил бутылку в ведерко, накрыв его салфеткой.

         - Какое же серьезное дело ты задумал? – напомнил Вохмянин, накладывая в тарелку салат из овощей.

         - Задумал я, Поль, выяснить, как готовилось вторжение в Ливан. Не верю, что это ответная акция. Более того, убежден, что покушение на израильского посла в Лондоне – это предлог, который наверняка придуман израильской разведкой.

         - Я тоже так думаю, Данила. И если хочешь знать, ехал в Ливан с мыслью провести подобное расследование.

         - Ну, что ж, в таком случае я вдвойне рад, что ты в Бейруте и предлагаю сотрудничество.

         - Согласен. Только предупреждаю, что поделиться с тобой пока ничем не могу.

         - Ничего. Главное – мы в Бейруте, - он поднял бокал и предложил: - Выпьем, Поль, как говорила твоя Татьяна, за удачу.

         - Давай, Данила. Чтобы она сопутствовала нам.

         Они выпили. Вино было прохладным и чуть терпким, но приятным на вкус.

         - Ну, а с чего собираешься начать расследование, Поль?

         - Неплохо бы выяснить, кто стрелял в посла.

         - На этот вопрос я могу ответить сейчас. Информация достоверная. Советую записать.

         Вохмянин достал из сумки блокнот, авторучку и приготовился записывать.

         - Так вот, - начал Кордье. – На этот раз правящие круги Израиля решили использовать в качестве предлога для вторжения в Ливан покушение на своего посла в Лондоне, которое якобы осуществили палестинские террористы. Если помнишь, ООП· сразу же заявила о своей непричастности к этой акции. И в действительности вскоре выяснилось, что покушавшийся на посла «палестинский террорист» является давним агентом не только «Моссада», но и ЦРУ. – Кордье взял редиску, надкусил, круто посыпал солью и, посмотрев на Вохмянина, спросил: - Почему ты не поинтересуешься, откуда эти сведения? Для нашего с тобой расследования это очень важно.

         - Среди журналистов не принято спрашивать об источниках информации. Но, если ты настаиваешь, считай, что вопрос уже задан.       

         - Не падай со стула, - усмехнулся Кордье, съел редиску и объявил: - Скотланд-Ярд! О результатах следствия было официально сообщено в английской прессе. Кстати, ни израильтяне, ни американцы не выступили с опровержением.

         Кордье отпил вина и, подмигнув Вохмянину, сказал:

         - Но это еще не все. Это, как говорят у вас, цветочки. Вскоре появились более веские доказательство того, что операция «Мир Галилее» была задумана и разработана задолго до покушения. Источник также заслуживает доверия.

         - Не томи, Данила.

         - Министерство обороны Франции!

         - Ты серьезно?

         - Вполне, - Кордье достал из ведерка бутылку, аккуратно обернул ее салфеткой и налил в бокалы вина. – Как ты знаешь, в составе международных сил ООН, что на юге Ливана, есть французское подразделение. Так вот его командование сразу после вторжения израильтян направило в министерство обороны рапорт. Да еще какой! На сорок страниц. Причем, документ получился настолько важным, что наше правительство сочло необходимым передать его… Как ты думаешь, куда? В ООН!

         Кордье отпил вина, закусил маслиной и продолжил рассказ:

         - В рапорте говорилось, что 6-го июня в 11 часов 15 минут первой колонне израильских танков путь в Ливан преградил французский батальон. Между израильтянами и французами разгорелась, мягко говоря, полемика. Надо думать, не из легких… Короче, «голубые каски»·, если и задержали вторжение, то лишь на десяток-другой минут. Но, как выяснилось позднее, командующий ООН в Ливане ирландский генерал Вильям Каллагэн оказывается был предупрежден о готовящейся операции и даже обещал не препятствовать. Каково?

         - Ты это серьезно, Данила?

         Этот факт доказан документально! После прохода израильских войск Калагэн отбил телеграмму протеста начальнику генерального штаба ЦАХАЛа генералу Рафаэлю Эйтану. И вот тут-то… Дело приняло весьма неожиданный оборот. Эйтан оскорбился! И знаешь, что сделал? Опубликовал в газете «Джерузалем пост» выдержки из своего благодарственного письма, которое еще накануне вторжения послал… Как ты думаешь, кому? Генералу Каллагэну! Хочешь знать содержание?

         - Что за вопрос?

         - А в письме, между прочим, есть такие слова: «Спасибо за пожелания успеха нашей операции, которые вы высказали мне при личной встрече…» Ну как?

         - Да, письмо Эйтана – это улика.

         - Причем, настолько неотразимая, что ирландский генерал не посмел выступить с опровержением. Поэтому мы можем смело утверждать, Что Каллагэн был информирован Эйтаном об операции «Мир Галилее» еще задолго до того, как прозвучали выстрелы в Лондоне.

         - И пальцем не пошевелил, чтобы помешать вторжению, - заключил Вохмянин. – Что ж, для начала неплохо…

         - Это крохи, - заметил Кордье. – Самое трудное впереди… Еще предстоит выяснить и доказать, какую роль сыграли американцы, Думаешь они не знали о готовящейся операции? Знали и помогли! А правые христиане, которые давно и прочно связаны с Израилем? Судя по всему, и они причастны к вторжению. Так что у нас с тобой, Поль, еще будет над чем поломать головы…

         В это время к столу подошли два официанта. Один убрал остатки «меззе», другой поставил две тарелки с «шатобрианом»··. От мяса шел едва заметный пар и Вохмянин почувствовал, как в желудке что-то приятно засосало.

         - Вот, что еще мне кажется важным, - заговорил Кордье, когда официанты отошли. – Если помнишь, Шарона назначили министром обороны в августе прошлого года. В прессе были сообщения, что он не раз, причем, вместе с Бегином, посещал Соединенные Штаты. Последний раз он посетил Вашингтон в конце мая этого года, встречался со своим американским коллегой Каспаром Уайнбергером и государственным секретарем Александром Хейгом. А через две недели Израиль напал на Ливан. Случайность? Не думаю…

         - И я не думаю, - Вохмянин отрезал небольшой кусок мяса и добавил: - Но нужны доказательства.

         - Найдем, - Кордье тоже принялся за мясо и, съев пару кусков, заметил: - Еще одна деталь… По данным израильских газет, в январе этого года Шарон посетил восточный Бейрут, вел переговоры с лидерами право-христианских партий. Не плохо бы выяснить, о чем говорили.

         - Да, задача не из легких.

         - Выясним и это, Поль. Есть у меня один человек на примете.

         - Кто такой?

         - Израильский корреспондент. Как и я, «фриланс».

         - Ну, и какое впечатление производит?

         - Информирован. Чувствуется, имеет солидные связи.

         - Что-нибудь интересное рассказывал?

         - Проговорился как-то, что входил в окружении Шарона, сопровождал его практически во всех заграничных поездках.

         - Данила! – воскликнул Вохмянин. – Это же находка для нас. Я должен с ним познакомиться.

         - Завтра еду к нему. Могу тебя захватить.

- Ты не просто друг! Ты – настоящий друг. Когда едем?

         - Я условился на двенадцать. Кстати, где ты устроился?

         Вохмянин объяснил.

         - Хорошо. В одиннадцать я заеду за тобой.

         Они доели мясо и попросили счет. Выйдя из отеля, Кордье направился в сторону улицы Хамра, а Вохмянин, закинув за плечо сумку, не спеша пошел по узкому переулку, выходившему на улицу Верден, в конце которой находился культурный центр.

 

         Бейрут (20. 06. 82 г.)

 

 

 

 

         На следующий день, ровно в 11-00, Кордье заехал за Вохмяниным на старом светло-сером «Рено-18». Они молча обменялись рукопожатиями и медленно поехали по улице Мазраа.

         Чем ближе подъезжали к Национальному музею, тем чаще встречали на пути противотанковые заграждения, перед которыми приходилось притормаживать.

         Впереди показались позиции защитников города. Вохмянин увидел песчаный вал, баррикады из мешков, врытые в землю артиллерийские орудия.

         - Кто такие? – спросил молодой палестинец.

         Кордье и Вохмянин протянули свои журналистские карточки.

         - Куда направляетесь?

         - В Баабду·, - ответил Кордье. – Встреча с президентом.

         Вохмянин едва не рассмеялся, но потом подумал: «Не мог же Данила сказать правду. В лучшем случае нас просто не пропустили бы…»

         - Проезжайте!

         Метров через сто показались позиции израильтян: земляной вал пересекал проезжую часть улицы, по обеим сторонам которой возвышались баррикады из мешков с песков. Справа, почти вплотную к полуразрушенному зданию, находился едва приметный проезд, перегороженный двумя железными бочками.

         Прежде чем приблизиться, Кордье и Вохмянин были вынуждены проехать между автомобильными покрышками, уложенными в виде знака американского доллара. Они поняли эту уловку: израильские солдаты имели возможность со всех сторон рассмотреть машину и пассажиров.

         Когда подъехали к проезду, из-за бочек вышел израильтянин с автоматом в руках. Поверх обнаженного торса у него был надет пуленепробиваемый жилет.

         - Кто такие? – буркнул он по-английски.

         Кордье и Вохмянин снова протянули свои журналистские карточки, солдат долго рассматривал фотографии, потом спросил:

         - Куда направляетесь?

         Кордье объяснил, что в отеле «Александр» у них назначена встреча с коллегой из Тель-Авива. Солдат удивленно вскинул вверх брови, молча вернул документы и отодвинул бочку.

         Когда миновали израильские позиции, Кордье повернул налево в первый переулок и вскоре выехал на поднимавшуюся круто в верх узкую кривую улочку, которая вела к центру христианского района Ашрафия. Через некоторое время они остановились перед 9-этажным серым зданием, на фасаде которого крупными арабскими и латинскими буквами выступала надпись: «Александр».

         Оставив машину на стоянке, Кордье и Вохмянин вошли в прохладный холл отеля. Он был почти пустой. Высокий мужчина в светлом спортивном костюме с полотенцем через плечо лениво листал журнал у газетного киоска. В дальнем конце холла, развалившись в широком кресле, сидел толстяк с погасшей сигарой в руке и задумчиво смотрел перед собой. На низком круглом столике стояли маленькая кофейная чашка и пузатый, сужавшийся к верху бокал.

        - Это он, - кивнул Кордье на толстяка. – Уже коньяк пьет. Ладно, пошли знакомиться.

         Подойдя к столику, Кордье опустился в кресло.

         - Привет, Агарон!

         Тот чуть вздрогнул и медленно поднял крупную лысоватую голову.

         - А-а, Даниэль… Коман са ва·?

         - Па маль…·· - Кордье кивнул на стоявшего Вохмянина: - Познакомься, мой каирский друг…

         - Египтянин? – перебил израильский журналист.

         - Не бойся, Агарон, - засмеялся Кордье. – Это советский журналист, с которым мы несколько лет работали в Египте.

         Израильтянин положил сигару в пепельницу и вдруг с неожиданной для его грузной фигуры легкостью поднялся.

         - Агарон Бен-Меир, журналист.

         Он был ниже среднего роста, толстый и рыхлый, с большим животом, нависшим над ремнем. Седые вьющиеся волосы, зачесанные слева направо, прикрывали оголенный череп. На полном, с обвислыми щеками лице, проступали синевато-красные прожилки. Большие, навыкате глаза, над которыми топорщились седые брови, были удивительной голубизны и смотрели то с грустью, то с хитринкой.

         Вохмянин назвал себя и журнал, который представлял.

         - Давно не видел советского человека, - признался израильтянин, достал из кармана белой рубашки очки и, оседлав ими мясистый с горбинкой нос, изучающе посмотрел на Вохмянина.

         - Ничего удивительного. Уже пятнадцать лет, как между нашими странами нет дипломатических отношений.

         - А у вас неплохой французский, - похвалил Бен-Меир.

         - Он и арабский знает, - вставил Кордье.

         - А иврит?

         - Две-три фразы, - ответил Вохмянин и произнес: - Ани самэах леакир отха·.

         Бен-Меир улыбнулся и похлопал Вохмянина по плечу.

         - Садитесь. Что будете пить? Виски, водку, коньяк?

         - Не рано? – Кордье постучал по стеклу часов.

         - В самый раз. Я с пяти утра на ногах. Так что?

- Чашку кофе, заказал Кордье.

         - И все? – на лице Бен-Меира появилось выражение неподдельного разочарования. – Ну, а вы, Павел? 

         «Да-а, - подумал Вохмянин, - с этим израильтянином не соскучишься. Хочешь не хочешь, а выпить придется. Иначе от него ничего не добьешься».

         - Баночку пива.

         Израильский журналист, как показалось Вохмянину, с едва заметной грустью посмотрел на него, тяжело вздохнул и, чуть косолапя, направился к стойке бара, где черноволосый бармен старательно протирал салфеткой бокалы. Сделав заказ, Бен-Меир вернулся, опустился в кресло, которое просело под тяжестью его тела, взял недопитый бокал и плеснул остатки в рот.

         - Скажите, господин Бен-Меир… - начал Вохмянин, но израильтянин прервал его.

         - Зовите меня Агарон. И будем на «ты». Тов··?

         - Тов меод···, - согласился Вохмянин.

         К столу подошел официант, поставил наполовину наполненный коньяком бокал перед Бен-Меиром, банку пива и стакан из толстого стекла перед Вохмяниным, чашку кофе перед Кордье.

         - За знакомство! – предложил Бен-Меир.

         Он понюхал содержимое бокала, водя мясистым носом по краям, выпил залпом и поудобнее устроился в кресле. Взял из пепельницы сигару и сунул в рот.

         - Какие новости, Агарон? – нарушил молчание Кордье. – У нас поговаривают, что вы Бейрут собираетесь брать.

         - Среди наших такие слухи тоже появились.

         - Ну, и что ты думаешь об этом?   

         - На пустом месте слухи не рождаются. Данных на сей счет у меня нет, но я вполне допускаю.

         - А почему? – спросил Вохмянин.

         - Потому что слишком хорошо знаю Арика, - ответил Бен-Меир и поправился: - Нашего министра обороны Ариэля Шарона. Я, ведь, знаком с ним с середины пятидесятых. Уже тогда его ненависть к арабам и палестинцам не знала границ.

         Израильтянин подозвал официанта. Когда тот подошел, он молча постучал по пустому бокалу. Потом вопросительно посмотрел на своих коллег. Кордье снова отказался, а Вохмянин заказал чашку кофе.

         - Так вот, ненависть к арабам, особенно к палестинцам, у Шарона патологическая, - повторил Бен-Меир, когда официант удалился. – Заняв год назад кресло министра обороны, он не раз говорил своим приближенным, что не успокоится до тех пор, пока последний палестинец не покинет Ливан. Он поклялся подать в отставку, если не добьется этого к концу нынешнего года.

         Снова подошел официант и поставил на стол коньяк и чашку кофе. Израильтянин взял бокал и, продолжая говорить, стал согревать его ладонями.

         - Кстати, - заметил Бен-Меир, - задолго до нападения на Ливан в узком кругу друзей Шарон признался, что готовит операцию «Ораним»…

         - Как? – переспросил Вохмянин и достал блокнот.

         - Когда операция разрабатывалась, она носила кодовое название «Ораним». В переводе с иврита – «Кедры». Новое название «Мир Галилее» придумал премьер-министр Менахем Бегин. Причем, за несколько часов до начала операции.

         - Впервые слышу об этом, - признался Вохмянин, записал в блокноте слово «Ораним» и подчеркнул жирной линией.

         - Вы еще многое услышите впервые, - Бен-Меир вдавил в пепельницу погасшую сигару, по привычке понюхал коньяк, отпил немного и сказал: - Короче, Шарон признался, что стал вынашивать план операции задолго до того, как стал министром в правительстве Бегина. В телевизионных и газетных интервью, а также в публичных выступлениях он открыто высмеивал своих предшественников, пытавшихся с помощью полумер решить проблему безопасности северных границ Израиля, призывал подвергнуть ливанский кризис «кардинальному лечению».

Бен-Меир понюхал коньяк и, сделав глоток, продолжил:

- Обосновавшись в министерстве обороны, Шарон поручил генеральному штабу подготовить доклад о возможных акциях в Ливане. Через несколько дней начальник генерального штаба Рафаэль Эйтан положил ему на стол несколько «сценариев» будущей операции. Однако, ни один из них не удовлетворил Арика. У него имелись свои, далеко идущие планы. Он посвятил в них Эйтана и вместе они сумели убедить кабинет министров, что израильская военная политика должна основываться не на «превентивных ударах», как это было раньше, а на проведении «широкомасштабной операции». После этого, по указанию Шарона, генштаб приступил к детальной разработке плана нападения на Ливан, которому министр обороны сам придумал кодовое название – операция «Ораним». Впрочем, в кабинетах генштаба ее чаще называли «Большой проект».

         Бен-Меир снова понюхал коньяк, немного отпил и, посмотрев на задумывавшихся Кордье и Вохмянина, сказал:

         - Когда план операции был готов, Шарон не раз повторял в кругу своих приближенных: «Если понадобиться, я не остановлюсь на подступах к Бейруту, поскольку речь идет о тотальной войне…» О то-таль-ной! – по складам повторил Бен-Меир. – Шарон намеревался закончить ее полным военно-политическим разгромом ООП, физическим уничтожением палестинских лидеров и изгнанием палестинцев из Ливана. Теперь подумайте: пойдет ли он на захват Бейрута?

         - Скорее всего, пойдет, - уверенно произнес Кордье. – Только когда?

         - Думаю не сейчас и даже не в ближайшее время, поскольку палестинцы еще сильны, - ответил Бен-Меир и, повернувшись к Вохмянину, спросил: - Давно в Бейруте?

         - Четвертый день, а ты?        

         - Наступал вместе с нашими войсками.

- Любопытно… Впервые встречаю израильского журналиста, который столь откровенно беседует со своим идеологическим противником.

         - Дорогой, Павел! – воскликнул Бен-Меир. – Я говорю с тобой откровенно потому, что вам, русским, жизнью обязан.

         - Вот как! – удивился Вохмянин.

         - Именно вам!

         Он закурил новую сигару и долго молчал, задумчиво глядя перед собой.

         - Это длинная истрия… - Наконец, заговорил Бен-Меир. – Я мог бы рассказать тебе о своей жизни в Кракове, о занятиях музыкой. Я, ведь, родился в семье музыкантов и мечтал стать пианистом. Но война все перечеркнула. В 39-м фашисты захватили Польшу, а в конце 40-го я, как и тысячи моих соплеменников, оказался в Освенциме. Мне тогда исполнилось восемнадцать.

         - Как же ты выжил, Агарон?

         - Как? Чудом… От смерти меня спасло быстрое наступление советских войск.

         Он снова надолго замолчал. Вохмянин взглянул в его испещренное морщинами лицо и вдруг подумал, что этот израильтянин, переживший Освенцим, не может оставаться равнодушным к тому, что происходит в Ливане. «Нет, он должен рассказать, как готовилось вторжение…»

         Бен-Меир вдруг посмотрел на часы и предложил:

         - Может, пообедаем вместе?

         - Согласен, - ответил Кордье.

         - Я тоже не возражаю, - добавил Вохмянин.

         Они направились в противоположный конец холла, где размещался ресторан. Войдя в пустой, тускло освещенный зал, заняли столик у окна.

         - Что будем есть и пить? – пробежав глазами меню, спросил Бен-Меир.

         Когда Кордье и Вохмянин выбрали, он позвал официанта и сделал заказ.

         - Скажи, Агарон… - Вохмянин чуть помедлил, потом задал вопрос, который мог подвести к разговору о подготовке нападения на Ливан: - Это верно, что ты был пресс-секретарем Шарона?

         Бен-Меир бросил короткий взгляд на Кордье, сделал глубокую затяжку и, выпустив клуб дыма, усмехнулся:

         - Не совсем так. Я работал у него в пресс-службе, входил, что называется, в ближайшее окружение. По давней привычке, делал записи. Своего рода дневник…

         «Неплохо бы почитать его, - подумал Вохмянин. – Уж там-то наверняка есть ответы на многие мои вопросы». А вслух спросил:

        - А нет ли в твоем дневнике, Агарон, данных о связях Израиля с христианами Ливана?

         - Что ты имеешь в виду?

         - Если откровенно, подробности визита Шарона в Восточный Бейрут. По-моему это было в середине января этого года…

         - Ну, что же, Павел, откровенность за откровенность. Шарон действительно посетил Восточный Бейрут и вел переговоры с христианскими лидерами. Я, кстати, был с ним и, как понимаешь, записывал.

         Он не договорил: официант подкатил тележку, на которой стояли тарелочки с «меззе», маленькая бутылка вина для Кордье, коньяк для Бен-Меира и банка пива для Вохмянина. Когда официант расставил на столе закуску и удалился, израильтянин закончил:

         - Но если подробности визита и переговоров станут достоянием прессы, да еще советской, мне свернут голову.

         - Хорошо, оставим этот визит, - Вохмянин налил в стакан пиво и сделал небольшой глоток. – Ответь на другой вопрос. Несколько лет назад в бейрутских газетах появились сообщения о контактах между представителями Израиля и лидерами «ливанского фронта». Так, Агарон? Только меня интересует не сам факт связей, а подробности. Уверен, ты знаешь…

         Снова подошел официант и поставил на стол вторые блюда. Бен-Меир придвинул к себе тарелку, осмотрел мясо, потом отрезал небольшой кусок и отправил в рот. Тщательно пережевав, проглотил и запил коньяком. Взглянул на Вохмянина и, продолжая с аппетитом есть, стал неторопливо рассказывать.

         Впервые представители Израиля и ливанских христиан, встретились в 1975 году, несколько месяцев спустя после начала гражданской войны в Ливане. В израильское посольство во Франции пришел человек, назвавшийся Джорджем Адваном. Он объяснил, что прибыл по поручению руководителей «Ливанского фронта», сообщил, что христиане оказались в трудном положении и обращаются к правительству Израиля за поддержкой. «У нас один общий враг – палестинцы, - говорил эмиссар. – Снабдите нас оружием, и мы отплатим вам…»

         Принимал Адвана -  Давид Кимхи, резидент «Моссада», работавший в Париже под дипломатическим прикрытием. В тот же день он отправил в Тель-Авив срочную шифровку, в которой изложил беседу с христианским эмиссаром. Израильтяне не знали, что предпринять, поскольку почти не имели данных о ливанских христианах. Некоторое время спустя из Тель-Авива ушла депеша в Вашингтон. Американцы дали «зеленый свет», пообещав принять активное участие в спасении христиан Ливана.

         Скоро в Израиль прибыли Дани Шамун· и Башир Жмайель··. Их принял министр обороны Шимон Перес. Оба просили об израильском вторжении в Ливан. Перес отказал, но пообещал оказать помощь. Он сдержал слово: христиане получили несколько партий легкого и тяжелого оружия, для них были открыты два учебных военных лагеря в пустыне Негев и городе Хайфа.

         В начале 1976 года, когда столкновения между христианскими формированиями и палестинцами были в самом разгаре, в Ливан пожаловала первая израильская делегация во главе с полковником Биньямином Бен-Элиэзером, командиром бригады, базировавшейся на ливано-израильской границе. Они прибыли на военном катере в порт Джуния. На берегу их с нетерпение ожидал сын Камиля Шамуна· – Дани.

         По дороге в Джунию Бен-Элиэзер спросил его:

         - Почему вы обратились именно к нам?

         - Потому что Израиль – это гарантия нашего существования.

         - Согласится ли ваш отец встретиться с премьер-министром Ицхаком Рабином? 

         Лидер «Ливанского фронта» согласился.  Шамун и Рабин встретились в июне 1976 года в условиях повышенной секретности на израильском военном катере, вставшим ночью на якорь на рейде порта Хайфа.

         Изложив Рабину ситуацию в Ливане и проблемы христиан, Шамун открыто спросил премьер-министра:

         - Пойдете ли вы на военное вмешательство?

         - Если вы об этом попросите.

         Оставшись наедине с Шамуном, Рабин предельно ясно сформулировал будущую политику в Ливане:

         - Помогите нам, а мы поможем вам.

         Новая встреча состоялась в августе того же года. Она проходила на борту израильского военного катера в порту Джуния. Ливанскую сторону представляли лидер партии «Катаиб» Пьер Жмайель и его младший сын Башир. Израильскую – Ицхак Рабин и Шимон Перес. Беседа велась в тесной каюте, катер сильно качало. В целях безопасности двигатель не выключали, поэтому запах керосина проникал в каюту, собеседники плохо себя чувствовали, но продолжали беседу.

         - Мы в большом затруднении, - в очередной раз повторил Жмайель-старший. – Ливан превратился в убежище для палестинцев. Я прошу помощи у господина премьер-министра.

         - Мы окажем вам необходимую поддержку, - после недолгой паузы ответил Рабин. – Не стану скрывать, за нашим решением помогать вам кроются политические мотивы. Короче, мы - вам, вы – нам.

         Связи  между Израилем и ливанскими христианами крепли. Заметную роль в этом сыграл младший Жмайель. Со временем он стал желанным гостем в израильской армии и политических кругах.

         - Это – будущий президент, - говорили о нем в Тель-Авиве.

         В 1977 году к власти в Израиле пришел лидер блока «Ликуд» Менахем Бегин. Через два дня после парламентских выборов он вызвал шефа «Моссада» генерала Ицхака Хофи и попросил доложить о контактах с христианами Ливана. Выслушав доклад, новый премьер, не вдаваясь в подробности, приказал увеличить им поставки оружия и укреплять связи.

         По мере того, как возрастала израильская помощь, в Тель-Авиве нередко поднимался вопрос о возможности военного вторжения в Ливан, на чем настаивали христианские лидеры. Горячие споры шли между разведкой и армией. Хофи считал:

         - Мы должны позволить христианам уничтожить ООП. Поэтому необходимо вмешаться.

         Начальник генерального штаба Эйтан возражал:

         - Уничтожение ООП – это не единственная наша цель в Ливане. Мы должны ликвидировать палестинское присутствие на ливанской территории и привести к власти сильное, послушное нам правительство. Разумеется, христианское. Кроме того, мы должны разделить эту страну на сферы влияния, а еще лучше превратить ее в израильскую колонию. Мы можем добиться этого, только проведя широкомасштабную операцию. Пока ни мы, ни тем более христиане, к ней не готовы.

         Тем временем израильские суда продолжали выгружать в порту Джуния важные грузы: танки, бронетранспортеры, артиллерийские орудия, боеприпасы.

         …Вечером 27-го декабря 1979 года на крышу кнессета· приземлился военный вертолет. Из него вышли четверо: Камиль Шамун, его сын – Дани, Башир Жмайель и его военный советник Эмиль Фаррах. Спустившись на скоростном лифте вниз, они сели в машины и отправились в резиденцию премьер-министра, находившуюся в западной части Иерусалима.

         У ворот белокаменной виллы, охраняемой двумя сторожевыми вышками, гостей поджидал личный секретарь Бегина. Однако, их повели не к главному входу, а провели через гараж.

         В просторном салоне, на первом этаже резиденции, прибывших встретил хозяин виллы. После приветствий и рукопожатий сели в мягкие кресла и приступили к беседе.

         - Скоро, господин премьер-министр, должны состояться президентские выборы, - сообщил Шамун-старший. – Мы хотим, чтобы сирийцы покинули Ливан. Если они останутся, мы намерены сражаться с ними до последнего. Для нас это – вопрос жизни и смерти.

         - Мы помогали и будем помогать вам, - заверил собеседников Бегин. – Более того, если сирийцы атакуют вас, мы бросим против  них авиацию. А сейчас я хотел бы услышать ваши просьбы.

         - Мы нуждаемся в танках и противотанковых средствах.

         - Я серьезно займусь этим вопросом.

         Провожая гостей, он несколько раз повторил:

         - Палестинцы – наш общий враг…

         Бегин остался доволен результатами встречи. Он убедился, что  Израиль не изолирован в регионе, что, приведя христиан к власти, с ними можно будет заключить мирный договор.

         В начале ноября 1980 года в Джунию прибыла израильская военная делегация  во главе с Биньямином Бен-Элиэзером, получившим бригадного генерала. На переговорах Башир Жмайель снова просил помощи и настаивал на вторжении. Во время этого визита, продолжавшегося три дня, из бесед с младшим Жмайелем Бен-Элиэзер понял, что тот рассчитывает с израильской помощью добиться не только военного превосходства над противником, но и своих политических целей.

         - Как вы понимаете, эта встреча была не последней, - закончив рассказ, заметил Бен-Меир. – Они продолжались вплоть до нападения на Ливан. Только какая польза от того, что я рассказал?

         - Есть польза, Агарон, есть… - возразил Вохмянин. – Хотя ты не хочешь сообщить нам подробности январского визита Шарона в восточный Бейрут, теперь я на сто процентов уверен, что те, кто разрабатывал вторжение в Ливан, наверняка посвятили в свои планы лидеров христиан и заручились их поддержкой.

         - И отвели им в этой операции определенную роль, - заметил Кордье.

         - Вы недалеки от истины. Только не спрашивайте меня больше ни о чем. Пощадите мою старую лысую голову.

         Он допил остатки коньяка, закурил новую сигару и посмотрел на часы.

         - Скоро три. Пойду посплю, а потом немного поработаю.

         - Нам тоже пора, - сказал Кордье.

         Рассчитавшись с официантом, Бен-Меир проводил Вохмянина и Кордье до машины. Прощаясь, предупредил, что завтра уезжает на юг Ливана, а по возвращении готов встретиться.

         В Западный Бейрут возвратились той же дорогой. Притормозив у культурного центра, Кордье спросил:

         - Как тебе Агарон?

         - Производит впечатление порядочного человека. Знает, по-моему, много…

         - Да, информация у него есть. Когда встретимся?

         - Всегда к твоим услугам, Данила.

         - Если вдруг срочно понадоблюсь тебе, ищи меня в «Комодоре». Я там почти ежедневно бываю. Утром или вечером.

-  А меня лучше искать в нашем культурном центре. Живу на шестом этаже.

         - Договорились…

 

*   *   *

 

         В холе культурного центра Вохмянин увидел охранника Биляля. Тот сидел за столом и старательно чистил пистолет.

         - Джараид·, - кивнул он на перевязанную бечевкой стопку газет.

         Вохмянин поблагодарил, взял газеты и, вспомнив владельца киоска, подумал: «Молодец, толстяк, оперативно работает». Лифтом поднялся на шестой этаж и увидел в дверях Надеждина.

         - Я тебя с балкона увидел, - сказал тот, пропуская Вохмянина вперед.

         - Как съездили? Без приключений?

         - Лучше Ваську Прокопенко спроси, - Надеждин чему-то усмехнулся и добавил: - Нашего полку прибыло… Костюхин, Таранов и Адмирал вернулись. А ты откуда путь держишь?

         Вохмянин рассказал, о поездке в Восточный Бейрут, о знакомстве с израильским корреспондентом.

         - Поздравляю! Начало положено…

         - Еще копать и копать… - Вздохнул Вохмянин. – А народ-то где?

         - У Тернового. Бросай сумку и пошли.

         Они спустились на пятый этаж. В гостиной, на диване, сидел Прокопенко.

         - Привет, Павло! – вставая с дивана, воскликнул он.

         - Как в Дамаск съездили? – спросил Вохмянин. – Банковские ценности довезли?

         - Разумеется… Правда обратно добирались с приключениями…

         Прокопенко достал из кармана «сафари» пачку сигарет, прикурил от зажигалки и начал рассказывать.

         В Бейрут возвращались другой дорогой, где, как считали, меньше блок-постов. Ехали на четырех машинах. Надеждин впереди, Прокопенко за ним, Костюхин с Ушаковым следом. Колонну замыкал Таранов. Чем ближе подъезжали к Восточному Бейруту, тем меньше попадалось встречных машин. Когда до поворота в Ашрафию оставалось несколько сот метров, они увидели впереди израильский бронетранспортер.

Надеждин сбавил скорость и принял чуть вправо. В это время бронетранспортер резко развернулся и перегородил дорогу. Израильтянин, сидевший у пулемета, дал короткую очередь поверх машин. Надеждин затормозил и съехал на обочину. Такой же маневр сделали и следовавшие за ним спутники.

В тот же момент из бронетранспортера выпрыгнули солдаты и, беспорядочно стреляя в воздух, окружили машины. Последним из бронетранспортера вылез долговязый офицер в желто-зеленой форме. Он неспеша подошел к машине Надеждина и сделал жест рукой, означавший «Выходите».

- Я – советский консул, - приоткрыв дверь своего «дадсуна», громко сказал Костюхин по-английски. – Объясните, в чем дело?

- Консул? – переспросил офицер и медленно подошел к машине. – Любопытно… А кто с вами?

- Сотрудники советских учреждений.

         Офицер  обернулся и что-то крикнул на иврите солдату, сидевшему за пулеметом. Тот спрыгнул с бронетранспортера и подбежал к нему. Надеждин, Прокопенко и Таранов вышли из машин и направились в сторону Костюхина.

         - Не двигаться! – крикнул офицер и что-то быстро сказал солдату.

         Тот, к немалому удивлению Костюхина, вдруг заговорил по- русски, но с легким украинским акцентом.

         - Господин офицер требует оставаться около машин и предъявить документы.

Костюхин не стал возражать, достал из кармана «сафари» дипломатическую карточку и молча  протянул солдату. Также не говоря ни слова, отдали свои документы и остальные. Прокопенко, протягивая дипкарточку израильтянину, спросил по-украински:

- Откуда родом?

- Из Херсона, - растерянно ответил солдат, услышав украинскую речь. – А ты?

- Из Николаева…

- Значит, мы земляки?

Собрав документы, солдат отдал их офицеру. Тот начал неторопливо просматривать дипломатические карточки, паспорта, переводя время от времени взгляд на стоявших около машин людей. Покончив с документами, он прошелся взад-вперед, потом сказал по-английски:

         - Открыть багажники и капоты!

         - Мы дипломаты! – возразил Костюхин. – Вы не имеете права учинять обыск и препятствовать нашему проезду.

         - Не имеем права? – ухмыльнулся офицер и, подойдя почти вплотную к Костикову, сказал: - Одно слово – и мои парни выпотрошат ваши машины.

         - Я еще раз повторяю: мы дипломаты и на нас распространяются дипломатические привилегии.

         - Какие привилегии? – усмехнулся офицер. – Вы на территории, которую контролируем мы, израильтяне…

         - Оккупируете… - поправил Костюхин.

         - Пусть будет так! Но хозяева здесь мы, поэтому советую подчиниться.

         Костюхин не мог открыть багажник, потому что там лежали коробки с продуктами, которые они купили в Дамаске для посольства. Он понимал, что, найдя их, израильтяне, как это было не раз, бросят коробки под гусеницы бронетранспортера. Но дело было даже не в продуктах, хотя посольство в них крайне нуждалось. Как консул он не мог допустить беззакония в отношении советских граждан. Поэтому вытащил из кармана ключи от машины, потряс ими перед лицом офицера и, зажав в кулак, спокойно сказал:

         - Вы получите ключи только через мой труп. Но имейте в виду: если взломаете багажник, мы направим ноту протеста вашему правительству.

         - Вы угрожаете?

         - По-моему, угрожаете вы… Я же – предупреждаю.

         Офицер смерил взглядом Костюхина, криво усмехнулся, отдал документы солдату, а сам направился к бронетранспортеру. Было слышно, как он связывался по рации и что-то громко объяснял. Потом высунул голову из бронетранспортера и крикнул несколько отрывистых фраз. Солдаты, державшие под прицелом машины, перекинули автоматы за плечи и побежали к бронетранспортеру. «Земляк» Прокопенко зло посмотрел на него и, бросив ему под ноги документы, процедил сквозь зубы:

         - Проваливайте!

         Он добежал до бронетранспортера, занял свое место у пулемета и погрозил кулаком.

         - Вот сволочь! – выругался Прокопенко, поднимая с асфальта документы.

         Когда он закончил рассказ, все долго сидели молча. Было слышно только, как Терновой гремел на кухне посудой.

         В это время в прихожей раздался звонок, потом послышались голоса, и через секунду-другую в дверях гостиной появился Карелов, как всегда в пиджаке и при галстуке. Следом – Шакиров в затемненных очках. За ним – Костюхин, Таранов и Адмирал.

         Поздоровавшись, Карелов сообщил, что завтра есть возможность посетить госпиталь. Сбор у АПН в одиннадцать утра. «Обязательно поеду, - решил Вохмянин. – Чем не тема для репортажа?»

         - Ну, что в посольстве, хлопцы? – поинтересовался Прокопенко, когда все сели.

         - Хорошего мало… - вздохнул Костюхин и полез в карман за сигаретами. – Два снаряда попали в консульский дом.

         - Никто не пострадал?

         - К счастью, нет…

         В это время вошел Терновой и торжественно объявил:

         - Все готово! Только, что с мясом делать, ума не приложу.

         - Я приготовлю, - вызвался Костюхин. – По-аргентински!

         - Это как же? – раздались голоса.

         - Секрет фирмы…

         Когда все расселись и разложили по тарелкам закуску, Костюхин сказал:

         - Вот что, мужики… О нашей встрече с израильтянами я не стал послу докладывать. Поэтому и вы молчок. Он просил передать вам, чтобы осмотрительнее были, зря не рисковали. И последнее: о всех передвижениях ставьте в известность. Это я как консул говорю. Судя по всему, назревают события…

         - Может пояснишь, Валерий Иванович? – Шакиров поправил очки и пригладил «ежик».     

         - Поясню… - Костюхин сделал небольшую паузу. – Сегодня посол принимал трех палестинских лидеров. Те сообщили, что получили данные о намерениях израильтян захватить Бейрут.

         - Посол просил, - вступил в разговор Карелов, если кто узнает что-либо на этот счет, немедленно докладывать. Паша, израильский журналист ничего об этом не говорил?

         - Говорил, что подобные слухи появились и среди них. Сам же считает, что захватывать будут, но не сейчас, поскольку защитники города еще сильны.

         Заметив вопросительные взгляды, Вохмянин коротко рассказа об израильском журналисте, о беседе с ним, о своих впечатлениях об этой встрече.

         - Да-а, любопытный тип… - задумчиво произнес Костюхин. – Ну, а сейчас – мясо –по-аргентински. Желающим раскрываю секрет фирмы.

         Он вышел из-за стола и направился в кухню. Следом за ним пошли Надеждин, Вохмянин и Терновой.

         - Та-ак, где у нас мясо? Ну-ка, Алексей, отбей. А ты, Андрюха, давай сковороды.

         - А мне, что делать? – спросил Вохмянин.

         - Тебе? Найдется работа… Так, Леха, отбил? Теперь ты, Паша, посыпь мясо с обеих сторон солью и перцем. Только не пересоли. А ты, Андрюха, ставь сковороды на плиту и достань масло. Лучше сливочное. Теперь пусть сковородки раскалятся… Так, достаточно. Берем чуть-чуть масла, бросаем… Пусть пригорит немного. Теперь кладем мясо и ждем, пока начнет проступать кровь. Та-ак, отлично… Переворачиваем и снова ждем. Проступила… Вот и все! Пять минут и мясо готово.

         - А почему по-аргентински? – удивился Надеждин. – Обычное жаренное мясо…

         - Нет, Леха, ты не поэт… - огорчился Костюхин. – Ты послушай, как звучит: по-ар-ген-тин-ски! Съешь и хочется танго танцевать.

         Мясо действительно было вкусным. Все с аппетитом ели и нахваливали поварское искусство консула.

         - Интересно, - заметил Таранов, - а кто научил тебя?

         - Какая-нибудь черноглазая аргентинка… - послышалось за столом.

         - Нет, мужики, не она… Научили меня этому – гаучо… Так в Аргентине называют пастухов. Удивительные люди! Какие песни поют! А как в седле держатся!

         Костюхин еще долго рассказывал об Аргентине, где работал около пяти лет, о городах, которые довелось посетить, о свободолюбивых и гордых аргентинцах, об их проблемах и заботах.  Сидевшим за столом было о чем рассказать друг другу… У каждого за плечами короткие и длительные командировки, насыщенные событиями, порою опасными, жизнь.

 

 

*   *   *

 

         Поднявшись в квартиру, Надеждин отправился принимать душ, а Вохмянин решил перепечатать содержание беседы с израильским корреспондентом. Он сел за стол, вставил в машинку чистый лист и вынул из сумки блокнот. Когда закончил, в комнату вошел Надеждин.

         - Ни дня без строчки? – кивнул он на машинку, присев на кровать. – Лучше душ прими. Освежает…

         Вохмянин достал папку, сложил в нее отпечатанные странички, потом завязал тесемки и сунул в нижний ящик стола.

         - Уговорил.

         Когда он вернулся, Надеждин лежал на своей кровати поверх одеяла и листал газету на арабском языке.

         - С легким паром! – сказал он, услышав шаги Вохмянина.

         - Спасибо. Что-нибудь интересное есть?

         - Военные сводки, заявления государственных деятелей Ливана, палестинских лидеров…

         - Пойду тоже полистаю.

         Он лег на кровать и начал просматривать газеты на французском языке.

         - Слушай, Паш, - послышался голос Надеждина. – А почему ты в журналистику пошел? Призвание?

         - Скорее потребность… - ответил Вохмянин и, помолчав немного, объяснил: - В армии это началось… На третьем месяце службы нас подняли по тревоге тушить лесной пожар. Я об этом случае в стенгазету написал. И надо так случиться, что в часть приехал корреспондент из округа. Прочитал мою заметку и предложил на ее основе сделать репортаж. Я сделал и через неделю увидел свою фамилию в окружной газете. Потом стал писать еще и еще. Благо в армии тем много. Конечно, не все проходило, но два-три раза в месяц публиковался.

         - Как в кино…

         - А на третьем году службы я попал в госпиталь. Четыре месяца пролежал. От нечего делать стал вести дневник. Вернувшись в Москву, дал почитать соседу – преподавателю литературы. Он-то и посоветовал поступать на журналистику.

         - А в госпитале, как оказался?

         - Грустная это история, Леха… - Вохмянин тяжело вздохнул. – Во время зимних учений одного солдата из проруби вытаскивал. Потом два километра шли по лесу. Мороз – под тридцать. Солдат отделался воспалением легких, а мне правую часть лица парализовало. Диагноз – неврит лицевого нерва...

         Он замолчал и вспомнил те километры, когда пришлось на себе тащить обессилевшего солдата-первогодка. Он проваливался в снег, часто падал, поднимался и снова шел. От напряжения стучало в висках, а сердце билось так, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Командир части предоставил ему краткосрочный отпуск, но воспользоваться им не пришлось…

         Вохмянин повернулся к окну, увидел кусок темного неба и тускло светившие звезды. Вот так в госпитале он лежал бессонными ночами и смотрел на холодный диск луны, на сребрившийся в ее холодном свете  снег.

Он вдруг вспомнил первый день. Полковник медицинской службы – розовощекий гигант двухметрового роста – долго мял толстыми пальцами его правую щеку, колол иголкой и озабоченно спрашивал:  «Чувствуешь?» Потом, положив тяжелую ладонь Вохмянину на плечо, успокоил: «Ничего, сержант, вылечим!»

Когда Вохмянин подошел к двери, полковник спросил: «Ты женат?» Услышав утвердительный ответ, улыбнулся и сказал: «Тогда порядок в танковых войсках».

Поднявшись в палату, Вохмянин долго рассматривал себя в зеркало. Рот на боку, правый глаз не закрывался и постоянно слезился. Подумал: «Теперь тебя сфотографировать и непослушных детей можно пугать…»

Потом потянулись долгие дни лечения… Что с ним только ни делали: кололи, прогревали, массажировали. А улучшения не было…

И хотя на каждом осмотре полковник говорил: «Порядок в танковых войсках», Вохмянин понимал, что прихватило его крепко. Когда же он, комиссованный выписывался, полковник сказал: «Ничего, сержант, жена и такого примет».

Он ошибся…

Вернувшись домой, Вохмянин вскоре заметил, что жена стала стыдиться появляться с ним на людях. Потом поступила на курсы английского языка. Но это был удобный предлог, чтобы по вечерам исчезать из дома.

Он терпел полгода, но однажды, когда жена вернулась под утро, молча сложил вещи в старенький бабушкин чемодан, поцеловал спавшего сына и, не говоря ни слова, направился к двери. В спину прозвучало: «Уходи! Но я не думаю, что с такой перекошенной физиономией ты кого-нибудь себе найдешь». Он обернулся и посмотрел на жену долгим взглядом. В его глазах не было ни злости, ни ненависти, а лишь необъяснимая жалость, к этой, ставшей в миг, чужой женщине. Он вдруг улыбнулся, но, почувствовав, как повело в сторону рот, открыл дверь и ушел…

Вохмянин не стал рассказывать об этом Надеждину. Решил про себя: «В другой раз как-нибудь…»

 

 

 

 

Бейрут (21. 06. 82 г.)

 

 

 

 

Они проснулись почти одновременно.

- Паш, который час?

- Начаор врсьмого.

- Хм, пора…

Надеждин быстро поднялся, накинул халат и, насвистывая бодрый мотив, отправился в ванную.

Вохмянин полежал немного, потом встал и, потягиваясь, подошел к окну. Распахнул его пошире и замер от удивления: на балконе третьего этажа противоположного дома пожилой, смуглый человек в пижаме поднимал на мачту флаг.

В комнату, вытирая волосы полотенцем, вошел Надеждин.

- Подъем флага наблюдаешь? Это кубинский посол. Каждое утро поднимает.

Человек в пижаме привязал веревку к перилам балкона, посмотрел на развевающийся флаг и скрылся за дверью.

- Ладно, пойду приму душ, - сказал Вохмянин.

- Иди, а я кофейком займусь.

Когда он вошел в кухню, Надеждин разливал в чашки кофе.

- Какие планы на сегодня? – поинтересовался Вохмянин.

- Пока не знаю… Я, можно сказать, без работы остался. До войны в консульстве работал. Теперь оно закрыто. Поэтому делаю то, что поручат. Сейчас посол каждого озадачит. Проблем-то много… Только успевай поворачиваться. А ты чем собираешься заниматься?

- В посольство загляну… А в одиннадцать в АПН. Оттуда в госпиталь.

Они допили кофе. Надеждин взял чашки и подошел к мойке.

- Завтра твоя очередь, - предупредил он, сполоснул их и поставил на полку. – Теперь можно ехать.

Вохмянин вернулся в свою комнату, быстро положил в сумку блокнот, проверил на месте ли документы и пошел к лифту. Внизу, на столе дежурного, взял газеты и, аккуратно сложив их, сунул в сумку.

Они вышли на улицу, сели в покрытое пылью «Пежо» и поехали в посольство. Остановившись перед тяжелыми железными воротами, Надеждин отрывисто посигналил и через секунду-другую они медленно поползи вправо. Поставив машинку на стоянку рядом с клубом, они вышли. Вохмянин сразу увидел невысокого мужчину в синем комбинезоне, подметавшего асфальтовую дорожку.

- Это рабочий посольства, - сообщил Надеждин. – Михаил Михалыч Жуков. На второй день войны легкое ранение получил. Вот также подметал, начался воздушный налет, и его осколком зацепило. Золотой мужик…

Он захлопнул дверку и крикнул:

- Привет, Михалыч!

Тот оглянулся, помахал рукой, потом прислонил метлу к дереву и направился к ним. Протянул руку Надеждину, затем Вохмянину.

- Жуков, - представился он.

Вохмянин назвал себя и пожал крепкую шершавую ладонь.

- Как плечо, Михалыч?

- Заживает…

- Ты же на больничном… Что ж работаешь?

- А посольство кто убирать будет?

- Мог бы и отдохнуть.

- Нельзя, Алексей, - возразил Жуков и потрогал раненное плечо. – Между прочим, в блокадном Ленинграде зимой с тротуаров лед скалывали…

- То в Ленинграде…

- Ну и что? Война войной, а на территории порядок должен быть. Ладно, лучше просвети, какие новости.

- Особых нет, Михалыч. На юге израильтяне хозяйничают, здесь… Ну, а что здесь происходит, ты и сам знаешь.

Они поговорили еще немного, потом разошлись по своим делам.

Войдя в здание посольства, Надеждин пошел на второй этаж, где находился его временный кабинет, а Вохмянин сел на стоявший у входа диван и достал из сумки газеты. В это время в другом конце холла, где размещалась лестница, появился военный атташе Друзенко, с которым работал в Египте. В руках он нес большой алюминиевый бак.

- Здравия желаю! – отложив с сторону газеты и встав с дивана, по военному приветствовал Вохмянин. – Никак наряд заработали, Сергей Васильевич?

- И тебе на кухне дежурить придется, если в столовой питаться будешь.

У них с Каира повелось, что Друзенко, тогда еще подполковник, помощник военного атташе, говорил Вохмянину «ты», а тот ему «вы». И хотя Сергей Васильевич не раз предлагал ему перейти на «ты», Вохмянин так и не сумел, а вернее не захотел. Очевидно, из-за того, что Друзенко, подшучивая над другими, не терпел шуток в свой адрес. Вохмянин, наоборот, любил хорошую шутку, умел посмеяться над собой.

Друзенко поставил бак на пол и одернул светлое «сафари» с большими накладными карманами.

- С приездом! Рад тебя видеть.

- Взаимно, - пожимая руку, ответил Вохмянин. – Как говорится, сколько лет, сколько зим…

- Да-а, давненько не виделись, - Друзенко знакомым жестом провел ладонью по вспотевшей лысине от лба до затылка, пригладив жиденькие волосы, росшие по бокам.

- Слышал полковника получили… Поздравляю!

- Когда это было…

- Военным атташе стали, - продолжал Вохмянин, заметив радостный огонек, мелькнувший в серых, глубоко посаженных маленьких глазах Друзенко. – Теперь до генерала недалеко…

- Плох тот солдат… - попробовал отшутиться Друзенко, но по тону, каким это было сказано, Вохмянин понял, что тот не шутит.

- А то? Пузцо у вас кругленькое, головка тыковкой… Так что вы, как говорил дед Щукарь, по всем статьям шибаете на генерала.

- Все шутишь? Шолохова я, между прочим, тоже читал. – Он поднял бак и спросил: - Кого-нибудь ждешь?

- Отдыхаю…

- Ну, а я должен идти. Мне еще катрюли надо отнести на кухню.

«Обиделся Сергей Васильевич, - подумал Вохмянин, глядя в спину Друзенко. – Зря я про генерала и Щукаря. Кажется больное место затронул…»

Снова развернул газету, но не успел прочитать и нескольких заголовков, как вдруг услышал:

- Кто к нам приехал!

Он поднял голову и увидел своего каирского приятеля Владимира Чистова.

- Володька?! Ты?!

- Давно приехал?

- Несколько дней назад, а ты?

- Год назад. Помощь требуется?

Вохмянин подумал немного, размышляя, чем может помочь Чистов, потом сказал:

- Встречу бы организовать с кем-нибудь из государственных или партийных деятелей. Мне бы это пригодилось.

- Нет проблем. Я через час в штаб-квартиру Прогрессивно-социалистической партии еду. Могу захватить.

- Сегодня не получится. В одиннадцать едем в госпиталь.

- Надумаешь – дай знать. Организую.

Он поправил галстук, пригладил ладонью коротко подстриженные непослушные волосы и побежал наверх.

Вохмянин сложил газеты в сумку, вышел во двор и стал прохаживаться по асфальтовой дорожке, прислушиваясь к отдаленной канонаде, доносившейся с южных окраин. Неожиданно где-то в стороне с оглушительным воем пронеслись израильские истребители и один за другим послышались взрывы.

- Пойдем в посольство, - раздался сбоку чей-то голос.

Вохмянин повернулся и увидел шедшего от клуба Жукова.

- Слышишь, как близко кладут. Могут и сюда жахнуть…

Они вошли в здание посольства и, встав у входа, прислушались. Неподалеку, на низкой высоте, носились истребители, рвались бомбы. Длинными, похожими на лай, очередями били зенитки.

В это время из здания вышли сотрудники. Вохмянин увидел среди них еще одного каирского приятеля – Игоря Львова. В Каире тот работал первым секретарем, в Ливан приехал советником.

- Что не объявляешься? – спросил он, пожав Вохмянину руку.

- Закрутился…

- Кажется израильтяне крепко долбить будут…

- Пожалуй…

В дверях посольства показался Надеждин.

- А меня к киношникам прикрепили, - подойдя к Вохмянину, сообщил он.

- Значит, в госпиталь вместе едем?

Ответить Надеждин не успел: над посольством с воем пронеслись два истребителя, в ту же секунду раздался оглушительный взрыв и на детской площадке взметнулся фонтан земли.

- Всем в убежище! – крикнул кто-то.

Но в это время последовал еще один взрыв и послышался звон разбитого стекла.

- В клуб попали! – закричал Жуков.

- Смотрите! – воскликнул Надеждин. – Машина горит!

Он бросился к стоянке. Подбежав к пожарному щиту, сорвал огнетушитель, стукнул его об асфальт и стал заливать горевшие сиденья.

Снова раздался взрыв, и все разом упали на землю. Вохмянин успел заметить, как Надеждин лег на бок и продолжал гасить огонь. Неожиданно из глубины стоянки вырвалось пламя, и поползли черные клубы дыма.

- Фильмы горят! – крикнул Жуков и бросился в сторону стоянки.

Вохмянин последовал за ним. Помог размотать пожарный шланг и привернуть к крану. Потом Жуков взял в руки брандсбойт и, дождавшись, пока Вохмянин откроет воду, потянул шланг вперед и направил мощную струю в угол, где стояли коробки с кинофильмами.

А в это время остальные сотрудники посольства отгоняли машины из-под навеса.

Когда погасили огонь, заметили, что воздушный налет прекратился, и стало тихо.

Жуков перекрыл воду и смотал шланг. Вохмянин вдруг обнаружил, что потерял сумку. Выйдя из-под навеса, увидел Надеждина. Тот смотрел на еще дымившуюся машину и отряхивал с брюк и рубашки грязную пену.

- Безлошадные мы остались, - с сожалением произнес он. – Вот сволочи! Прямо в наше «Пежо» попали…

- Ничего, Леха, главное - живы. Пойдем умоемся, да мою сумку поищем.

Они подошли к зданию посольства. Вохмянин сразу же увидел валявшуюся на паркете сумку. «Интересно, как она здесь оказалась? – подумал он. – Наверное, машинально бросил, когда за Жуковым побежал». Он поднял ее, стряхнул пыль и повесил на плечо.

В дверях показался Терновой.

- Я в культурный центр, - сообщил он. – Кому надо, могу захватить.

- Я с тобой, - сказал Надеждин. – Переодеться хочу. Только подожди минут пять, пока мы с Павлом умоемся.

Когда они вышли из посольства, около Тернового стоял Карелов, Костюхин и Таранов.

- Вы откуда? – спросил Надеждин.

- Из торгпредства, - ответил консул. – Налет пережидали.

- Потерь нет? – поинтересовался Вохмянин.

- Квартира торгпреда сгорела.

- Вовремя эвакуировался, - вставил Таранов.

- Ну, что, Леха, едем? – поторопил Терновой.

- Едем, - ответил Надеждин и, повернувшись к Вохмянину, сказал: - В одиннадцать подъеду в АПН.

- А далеко собрались? – спросил Костюхин.

- В госпиталь, - ответил Карелов.

- Поосторожнее там… - предупредил консул.

 

*   *   *

 

Выйдя из посольства, Терновой и Надеждин сели в машине и поехали в культурный центр. Карелов и Вохмянин пешком отправились в АПН. Когда поднялись на второй этаж, где размещалось бюро, и вошли в комнату инженера Воробьева, застали там споривших Рената Шакирова и Леонида Коршакова.

- Пойми, Леня, - горячился Шакиров. – «Новости» - ве-чер-няя газета! Поэтому я должен передать материал до двенадцати дня.

- Но я же первый пришел!

- Леня… - Шакиров устало вздохнул и по привычке поправил очки. -  Твоя газета выходит по утрам. Ты можешь передать материал и через два-три часа. Все равно успеешь. Он повернул циферблат к Коршакову и напомнил: - Сейчас в Москве одиннадцать часов. В моем распоряжении пятьдесят минут…

- Надо было раньше приходит! – не унимался Коршаков.

- В конце-то концов, - взорвался Шакиров и стукнул кулаком по столу. – Ты журналист или кто? Ты понимаешь, что из-за твоего упрямства газета может остаться без ливанского материала.

- Тассовку дадут, - ухмыльнулся Коршаков.

- Видал коллегу? – Шакиров повернулся к Карелову. – Уже пятнадцать минут уговариваю. Уперся – и ни в какую! Хот кол на голове теши…

- Вот что, Леня… - медленно произнес Карелов, понявший ситуацию. Уступи Ренату. У тебя же не горит…

- Но я первый пришел, - буркнул Коршаков.

- И что из того? Ты же прекрасно знаешь, что у Рената газета вечерняя…

- Пусть раньше приходит!

- В общем так, Леня… Здесь шеф я, поэтому первым будет передавать Ренат.

- Ну, и черт с вами! Я из ТАССа передам. А здесь ноги моей больше не будет…

- Итц ап ту ю, май фрэенд·, - усмехнулся Карелов.

Коршаков ничего не ответил, стремительно вышел и хлопнул дверью.

- Да-а, характер… - заметил Вохмянин, подходя к окну.

- Который год его знаю, - задумчиво произнес Шакиров, - и не перестаю удивляться…

В это время вошел Воробьев. Лицо т руки были испачканы, брюки и рубашка в пыли.

- Ты откуда такой чумазый? – засмеялся Карелов.

- Зря смеетесь, Дмитрий Федорович. Вам мотор в машине осколком пробило.

- Как так?

- Это вы израильтян спросите.

Воробьев достал из шкафа полотенце и вышел. Минут через пять он вернулся, повесил полотенце на место и сел за телекс. Шакиров устроился рядом и начал диктовать.

- На чем же в госпиталь поедем? – ни к кому не обращаясь, произнес Карелов.

- У меня бак пустой, - прервавшись на секунду, сообщил Шакиров.

- Ладно, - сказал Карелов, - подъедут сопровождающие, что-нибудь придумаем.

Около одиннадцати к АПН на «жигулях» подъехал Надеждин с киношниками. Увидев их из окна, Вохмянин вышел на балкон и помахал рукой.

- Сопровождающие прибыли? – крикнул Надеждин, высунувшись из машины.

- Пока нет…

Надеждин и кинодокументалист Ащеулов вышли из «Жигулей» и стали не спеша прохаживаться вдоль здания АПН. Кинооператор Гулиджанов взял в руки камеру и, прильнув к окуляру, начал водить ею по сторонам. В это время раздался стук в дверь и в комнату вошли два молодых парня в пятнистых комбинезонах с автоматами за плечами. Один высокий, широкоплечий с густой шевелюрой и черными, аккуратно подстриженными усами. Второй ниже ростом, худощавый, с едва  заметным пушком над верхней губой.

- Кто из вас товарищ Дмитрий? – спросил по-арабски высокий.

- Это я, - так же по-арабски ответил Карелов. – Вы будете сопровождать нас в госпиталь?

Высокий кивнул и представился:

- Меня зовут Мухаммед. А это мой товарищ Самих.

Карелов пожал им руки, представил сидящих за телексом Воробьева и Шакирова, потом появившегося с балкона Вохмянина. Мухаммед сообщил, что есть возможность посетить два госпиталя. Карелов задумался, что-то прикинул в уме, затем сказал Шакирову и Вохмянину:

Думаю, нам лучше разделиться на две группы. Надеждин с киношниками поедут в один госпиталь, а мы в другой.

- Разумно, - согласился Шакиров.

- А где вторую машину возьмем? – спросил Вохмянин. – Ребята, по-моему, тоже безлошадные. Во всяком случае к АПН никто, кроме Вохмянина, не подъезжал.

- Вы на машине? – обратился Карелов к высокому.

- Да, мы ее с другой стороны дома оставили.

Спустившись вниз, они разделились на две группы и договорились встретиться в два часа в культурном центре. Самих сел в машину Надеждина и они поехали. Мухаммед подвел остальных к стоявшему за домом «джипу».Он был изрядно побитый, без номеров, с порванными продавленными сиденьями. Карел сел впереди рядом с Мухаммедом, Шакиров и Вохмянин – сзади.

До госпиталя «Акка», что напротив южного входа в лагерь палестинских беженцев Шатила, доехали минут за двадцать. Оставив машину во дворе, прошли в конец первого этажа, где, как объяснил пожилой санитар, находился кабинет главного врача.

Главврач – смуглый, черноволосый молодой человек в белом халате – стоял около окна и рассматривал рентгеновские снимки. Он обернулся и удивленно вскинул вверх густые брови, словно спрашивал: «Кто такие?»

Заметив его удивление, Мухаммед поспешил представить корреспондентов и объяснить, с какой целью они приехали в госпиталь.

Главный врач положил снимки на письменный стол. Он был невысокого роста, худощав, но широк в плечах. Пожимая руки, он улыбался, но глаза его оставались задумчивыми.

- С начала войны вы первые корреспонденты в нашем госпитале, - признался он, когда все сели вокруг низкого журнального столика.

- Наверняка не последние, - убежденно сказал Карелов. – Война только началась…

- Верно, - согласился главврач. – Чем могу быть полезен?

- Хотели бы познакомиться с госпиталем, - за всех ответил Шакиров. – Сколько раненных, характер ранений, в каких условиях работают врачи.

- Только сначала несколько слов о себе, - Вохмянин раскрыл блокнот и приготовился записывать.

- Я ливанец, родился и вырос на юге Ливана. Зовут меня Ахмед Сальман. По специальности…

В это время в кабинет вошел высокий, спортивного вида мужчина в белом халате.

- Знакомьтесь, - главврач кивнул в сторону вошедшего: - Наш хирург Жан-Пьер Дюран. Француз.

Тот пожал каждому руку, сел на стул напротив Вохмянина, достал из кармана короткую прямую трубку и потертый замшевый кисет. Пока он набивал табак, главный врач, перейдя на французский, представил корреспондентов и объяснил цель их визита.

- Бьен Веню! Ну сом трэ контан!· - сказал Дюран, раскуривая трубку.

- По специальности я – терапевт, - продолжил главврач и, немного смущаясь, признался: - Даже не знаю с чего начать рассказ…

- А с того, где войну встретили, - подсказал Карелов.

- Когда израильтяне напали на Ливан, я находился на юге, в Тире. Работал в госпитале. Там же работала моя жена… - Он вдруг замолчал, похлопал по карманам халата и, найдя пачку сигарет, закурил. – С ходу овладеть Тиром израильтянам не удалось. Тогда они решили сровнять его с землей.

С моря город обстреливали военные корабли, с территории Израиля – дальнобойная артиллерия. В воздухе постоянно висели «фантомы» и «кфиры». С наступлением темноты воздушные бомбардировки прекращались, но артобстрел продолжался и ночью.

Сначала доктор Сальман считал, сколько раненных прошло через его руки. Потом сбился со счета. По характеру ранений он сразу определил, что израильтяне применяют запрещенное оружие: шариковые, кассетные и фосфорные бомбы.

Главврач вместе со своими коллегами трудился сутками. Утром девятого июня – он запомнил этот день – над городом появились израильские самолеты. Одна бомба попала в госпиталь. Погибло много врачей, медсестер и раненных. Среди погибших была и жена доктора Сальмана – Фадия, которая через четыре месяца могла стать матерью…

Десятого июня госпиталь окружили танки. Вооруженные до зубов солдаты ворвались в помещение и учинили погром. Доктор Сальман пытался образумить их, но образумили его: один из солдат ударил врача тяжелым ботинком в пах. Намеревался ударить еще раз, но не успел: врача загородил раненный с костылем в руках.

Что мог сделать костыль против автомата? – с горечью произнес доктор Сальман. – Этого раненного сбросили со второго этажа. Затем всем приказали выйти во двор. Кто не мог идти – выволакивали. Потом устроили перекличку. Мы простояли под палящим солнцем около трех часов. Многих врачей и раненных забрали и увезли в неизвестном направлении. Меня не тронули… Наверное потому, что помог израильскому капитану.

- Какому капитану? – переспросил Вохмянин.

- Однажды вечером палестинские бойцы привезли в госпиталь раненного израильского капитана, танк которого был подбит на подступах к Тиру. Он очень боялся, что с ним расправятся. Но мы обработали его раны и отвели в убежище.

Потом был путь в Бейрут.  Вместе с группой беженцев Ахмед Сальман оказался в Дамуре, небольшом городке в двадцати километрах от ливанской столицы. На рассвете 12-го июня они были разбужены взрывами. Это налетели израильские бомбардировщики. Бомбежка продолжалась около трех часов. Когда все стихло, беженцы вышли на улицу. Те, кто остался в живых, словно обезумели от пережитого. Кто кричал, кто плакал, кто брел неизвестно куда.

Не прошло и часа, как снова появились самолеты с шестиконечными звездами на крыльях. В этот раз они сбросили газовые бомбы. Дети заходились в кашле, дергались в судорогах. Многие умирали на руках матерей…

- До сих пор я вижу перед глазами искаженное ужасом лицо одной женщины, - вздохнул Ахмед Сальман. – Эту женщину и ее маленького сына взрывной волной отбросило в сторону. Мальчик зашелся в кашле… Она, задыхаясь от удушья, ползла к нему, не понимая, что с ним происходит – ведь, в них не попал ни один осколок. Откуда женщине было знать, что теперь их умерщвляют «на более высоком уровне» - нервно-паралитическим газом «БЦ».

Слушая рассказ врача, Вохмянин словно наяву видел то шоссе, людей с детьми на руках, а над ними израильские самолеты с шариковыми и кассетными бомбами под крыльями. Нет, невозможно понять психологию тех израильтян, соплеменников которых фашисты травили в душегубках, расстреливали, вешали, сжигали в печах. Теперь израильские правители, словно забыв о преступлениях нацистов, взяли на вооружение методы палачей своего народа.

Когда Ахмед Сальман закончил рассказ, никто не проронил ни слова. Карелов, положив свои крупные руки на колени, молча покачивал головой. Шакиров снял очки и долго протирал их платком. Вохмянин поглядывал на Дюрана, который молча курил и о чем-то сосредоточенно думал.

- А давно вы возглавляете госпиталь? – спросил Карелов главврача.

- Пятый день… Мой предшественник погиб под бомбежкой…

- Раненных много? – поинтересовался Шакиров.

- В два раза больше, чем может вместить госпиталь…

- И медперсонал справляется? – удивился Карелов.

- Справляется… - Ахмед Сальман достал новую сигарету, прислушался к отдаленным взрывам и задумчиво произнес: - Да-а, достается всем… И врачам и медсестрам. Но, пожалуй, больше других – нашему хирургу. Он, кстати, тоже работал на юге Ливана, там и войну встретил. – Главврач перешел на французский: - Расскажи, Жан-Пьер, что тебе довелось увидеть…

Дюран сделал последнюю затяжку, положил трубку в пепельницу и, оглядев сидевших вокруг стола, извинился:

- Я буду говорить по-французски… Мой английский невыносим, а по-арабски знаю лишь несколько фраз…

- Я переведу, - предложил Вохмянин.

- Даккор!· - улыбнулся Дюран.

Он некоторое время молчал, очевидно, собираясь с мыслями, потом, не спеша, чтобы Вохмянин успевал переводить, начал рассказывать. 

         - Перед израильским вторжением я работал в одном из госпиталей города Сайды. Там стал свидетелем страданий и смерти в таких масштабах, что в моей памяти до сих пор возникают сюрреалистические образы. Я был очевидцем тотального опустошения жилых кварталов, варварского и бессмысленного уничтожения лагерей палестинских беженцев. Картины, виденные мною в лагере Айн-Хильве, все еще стоят перед глазами…

         Он подождал, пока Вохмянин переводил, затем продолжил:

         Израильские самолеты около двух часов непрерывно бомбили лагерь. Потом его окружили примерно 20 танков и в течение часа обстреливали из орудий. После этого пустили в ход бульдозеры. Все бомбоубежища и подвалы были разрушены. По ночам израильтяне являлись с собаками и вылавливали тех, кто прятался в развалинах.

         Он сделал небольшую паузу и закончил:

         - Лицемерят те, кто сначала стирает с лица земли жилые кварталы, а потом утверждает, что в отношении гражданского населения были проявлены великодушие и гуманность.

         Израильтяне арестовали Дюрана 10-го июня. Но даже за те четыре часа после начала агрессии, он успел увидеть многое. На его глазах погибло около двухсот человек, находившихся в госпитале неподалеку от лагеря Айн-Хильве. Он видел обуглившиеся тела людей, погибших в результате применения фосфорных снарядов, обрабатывал раны, полученные от разрыва кассетных и шариковых бомб.

         После ареста Дюрана и и весь медицинский персонал госпиталя доставили в школу и разместили во дворе, где уже находилось несколько сот пленных. Условия были тяжелые… Жара, удушающая духота, ни воды, ни пищи. Они пробыли там около четырех часов. Потом рассортировали: ливанцев – в одну сторону, палестинцев – другую, иностранцев – в третью. Все это сопровождалось избиениями и издевательствами.

         Дюрана допрашивали пять раз в течение трех дней. Во время одного из допросов он увидел узника, которого пытали: лицо распухло, под глазами синяки, а из разбитого рта текла кровь.

         - Моего коллегу, - тихо сказал Дюран, - палестинского врача Набиля подвесили за руки к дереву и избивали плетьми, к которым были привязаны болты и гайки. Я видел своими глазами, как израильские солдаты до смерти забили прикладами четверых арестованных. По указанию офицера мне пришлось осматривать трупы… Я чувствовал себя как персонаж из Данте: побывал в аду и вернулся…

         Дюран замолчал, взял погасшую трубку и спичкой выковырял из чубука остатки табака. Затем набил и снова закурил.

         - Простите, доктор, - обратился к нему Вохмянин. – Вы говорили, что обрабатывали раны, полученные от кассетных и фосфорных бомб. Как они воздействуют на человека?

         Дюран ответил не сразу… Он долго смотрел перед собой, лицо стало суровым, и Вохмянину показалось, что хирург вспомнил муки и страдания раненых, которые прошли через его руки.

         - Как эти бомбы воздействуют на человека? – переспросил он. – Фосфорные жгут, а кассетные раздирают человеческое тело. Горящий фосфор невозможно погасить. Проникнув в тело, он продолжает гореть, получая кислород из тканей. Причем, горит до тех пор, пока ткани не обуглятся и полностью не уничтожатся. Этот процесс может длиться часами.

         - Однажды, - вступил в разговор Ахмед Сальман, - к нам доставили мужчину лет сорока, тело которого было покрыто ожогами от фосфора. Когда ему зажимал нос, изо рта появлялся дым. Даже после смерти он продолжал гореть изнутри…

         - А кассетные? – напомнил Вохмянин.

         - Кассетные… - медленно произнес Дюран. – Тоже варварское оружие. Причиняют многочисленные раны. Очень глубокие и болезненные. Как правило, мы вынуждены ампутировать конечности. Причем, далеко от места проникновения осколков. Если раны внутренние, они практически неизлечимы…

         - Я слышал, - обратился Карелов к главврачу, - что много детей погибло или получили увечья от израильских мин-ловушек…

         - Я покажу вам таких детей, - пообещал Ахмед Сальман. – На втором этаже  лежит десятилетняя девочка по имени Джамаль… Рядом с домом нашла красивую куклу. Прибежала домой и стала показывать находку младшим братьям. В это время раздался взрыв. Джамаль удалось спасти, а двое малышей погибли… В другой палате лежит подросток двенадцати лет. Неподалеку от дома нашел коробку конфет. Едва раскрыл, как последовал взрыв.   Мальчишку спасли, но видеть он уже никогда не будет…

         - А можно на раненых взглянуть? – спросил Шакиров.

         - Разумеется, - ответил Ахмед Сальман. – Можете и поговорить и, если надо, сфотографировать. Пусть узнают люди, какое варварское оружие израильтяне используют в Ливане.

         …То, что они увидели, не укладывалось в сознании. В коридорах и на лестничных площадках лежали ранены – обожженные фосфором, с осколочными ранениями, с ампутированными конечностями. Одни метались в бреду, другие стонали. Кто просил пить, кто просто молчал, отрешенно глядя в потолок. Многие лежали прямо на полу, на тонком матрасе или свернутом одеяле…

         Вохмянин шел следом за главным врачом и смотрел на искалеченных войной людей. В большинстве своем это были мирные жители.

         - Видите, кто стал жертвой артобстрелов и бомбардировок, - Ахмед Сальман кивнул на раненных. – А правители Израиля утверждают, что главной мишенью являются боевые формирования палестинского сопротивления. Наглая ложь! Подавляющее большинство жертв – ни в чем не повинные люди. Прежде всего те, кто даже не способен держать оружие в руках: старики, женщины и дети.

         Доктор Сальман остановился перед дверью с облупившейся во многих местах краской.

         - Вот здесь лежит Джамаль…

         В палату Вохмянин вошел последним. Первое, что увидел, - белые бинты, из-под которых смотрели черные, как маслины, широко раскрытые детские глаза. Девочка была укрыта белой простыней, поверх которой, вдоль худенького туловища, лежали забинтованные культи рук…

         - Как ты себя чувствуешь, Джамаль? – спросил доктор Сальман, присев у изголовья.

         - Теперь хорошо… А что с моими братишками?

         - Не знаю… Они, наверное, в другом госпитале, - пошел на вынужденный обман главврач.

         - Это я во всем виновата, - она всхлипнула. – Зачем я принесла эту проклятую кухню.

         - Ты ни в чем не виновата, - доктор Сальман осторожно погладил  девочку по голове.

         Вохмянин достал из сумки фотоаппарат, подошел ближе и  крупным планом сфотографировал Джамаль.

         Когда они вошли в другую палату, то увидели сидевшего на кровати подростка. Его лицо было скрыто бинтами, из-под которых виднелись лишь пухлые детские губы. Расстегнутая голубая пижама обнажала бинты, наложенные крест на крест на худощавую грудь. Сложив ноги «по-турецки» и положив на них забинтованные руки, он сидел, прислонившись к спинке кровати, и покачивал головой.

         - Ты посмотри, что творят, гады, - прошептал Шакиров. – Сколько людей искалечили… Не щадят никого, даже детей…

         - Ну, как дела, Самир? – доктор Сальман присел на кровати.

         - Глаза очень болят. И руки…

         - Это пройдет… Потерпи, ты же мужчина…

         - А я буду видеть?

         - Ты еще станешь «федаином», - ушел от прямого ответа Ахмед Сальман, знавший, что мальчик ослеп навсегда. – А после войны, если захочешь, выучишься на врача.

         - Нет, я стану летчиком. И собью «фантом», который бомбил наш лагерь.

         Фохмянин навел фотоаппарат и сфотографировал подростка. «Пусть читатели своими глазами увидят, что израильтяне творят в Ливане», - решил он.

         Они еще долго ходили по этажам госпиталя. Всюду была одна и та же картина: покрытые ожогами тела, окровавленные бинты, стоны и проклятья, боль в глазах детей…

 

*   *   *

 

         Когда Карелов, Шакиров и Вохмянин подъехали к зданию культурного центра, они увидели машину Тернового, припаркованную вплотную к железной ограде. Вошли в подъезд и лифтом поднялись на пятый этаж.

         - Легки на помине, - сказал Терновой, открыв дверь. – Как съездили?

         - Нормально, - ответил за всех Карелов и первым прошел в гостиную.

         Вохмянин вошел последним и увидел сидевших на диване Воробъева и Щербину. Они внимательно слушали Ащеулова, который что-то рассказывал и одновременно заряжал в фотоаппарат пленку. Гулиджанов сидел рядом кресле и, положив на колени кинокамеру, протирал ее фланелевой тряпкой. Надеждин склонился над приемником, покручивал ручку настройки, пытаясь поймать какую-то радиостанцию.

         - Привет, - заметив вошедших, сказал Ащеулов. – А я, вот, рассказываю ребятам, как в госпиталь съездили.

         - А где были? – поинтересовался Шакиров.

         - В районе Хай… Хай… - он задумался, очевидно, вспоминая название, потом повернулся к Надеждину: - Алексей! Как называется это место?

         - Хай ас-Сульм, - почти по складам произнес тот.

         - Да, Хай ас-Сульм, - повторил Ащеулов. – Показали нам подземный госпиталь, оборудованный в подвале полуразрушенного здания.

         Он замолчал, вставил в потертый коричневый чехол старую «лейку», положил фотоаппарат на журнальный столик, потом сказал глухим голосом:

         - Вы знаете, как действуют фосфорные бомбы? При ранениях ткани расслаиваются и отпадают слой за слоем, как будто луковицу чистишь. Представляете, тела продолжают гореть даже после вскрытия. Невыносимо! Такое я снимал только во Вьетнаме…

         - Я думал упаду в операционной… - признался Гулиджанов. – Никогда в жизни не видел столько искалеченных людей.

         - Мы тоже насмотрелись… - вставил Карелов.

         - А дети… - продолжал Ащеулов. – Сколько их гибнет под израильскими бомбами? А сколько останутся калеками? В голове не укладывается…

         - А врачи молодцы! – оживился Гулиджанов. – работают сутками. Нередко под бомбежками.

         - Кстати, - Ащеулов обвел взглядом сидевших, - там мы встретили несколько выпускников наших медицинских вузов. Особенно запомнился хирург Наджах Ваким. В Киеве учился. Высокий, красивый. Только в кино снимать. Досталось парню… Работал на юге, в Набатие. В первый день войны был ранен, попал к израильтянам. Потом удалось бежать. Когда мы снимали его в операционной, раненому понадобилась кровь для переливания. Нужной группы не оказалось. Стали искать среди медперсонала. Подходящая была только у Наджаха Вакима. Он не раздумывая отдал четыреста грамм, а потом продолжил операцию.

         - Мы тоже сдали, - добавил Гулиджанов.

         - А мы не догадались… - с сожалением произнес Шакиров.

         - Исправить никогда не поздно, - заметил Вохмянин.

         - Это идея! – оживился Терновой. – Сейчас в госпиталях острая нехватка крови. Ведь израильтяне не пропускают в город машины с медикаментами.

        - Мне рассказывал один западный дипломат, - отозвался Надеждин, - что израильтяне, задерживая транспорт под флагом международного Красного Креста, уничтожают в первую очередь консервированную кровь.

         - Да-а, не думал я во Вьетнаме, что когда-нибудь доведется снимать искалеченных детей… - задумчиво сказал Ащеулов. – Был уверен, что подобное не может повториться. И вот снова кассетные, шариковые и фосфорные бомбы…

         - Неужели все это останется безнаказанным? – ни к кому не обращаясь, произнес Воробьев.

         - Не останется! – убежденно сказал Карелов и стукнул ладонью по подлокотнику.

         - Я вчера радио слушал, - вставил Шакиров. – Многие страны предлагают создать Международный трибунал.

         - Вот поэтому, - медленно произнес Ащеулов, - надо снимать, фотографировать, писать… Короче, собирать обличающие документы, свидетельства очевидцев. Когда-нибудь они понадобятся…

         - Не когда-нибудь, - поправил Карелов, - а сразу после войны. Кто знает, может, кому-то из нас доведется участвовать в этом процессе. Мы, ведь, тоже очевидцы событий…

         - Сначала надо войну пережить… - заметил Шакиров. – А потом… И расскажем, и напишем, и выступим, где надо…

 

*   *   *

          

         После обеда решили заняться делами. Надеждин повез Ащеулова и Гулиджанова отснять жилые кварталы, пострадавшие от израильских бомбардировок. Карелов и Шакиров засели за репортажи. Терновой отправился в общество советско-ливанской дружбы. Щербина и Воробьев – перевозить телекс из АПН в культурный центр.

         Вохмянин поднялся к себе, принял душ и сел читать полученные утром газеты. Полтора часа спустя, выписав в блокнот все, что могло пригодиться для будущего репортажа, встал, прошелся по комнате, потом остановился у окна и долго смотрел на перегороженную земляными валами улицу, круто спускавшуюся к морю. Несколько прохожих, обходя воронки и выбоины, торопливо шли по тротуару. Один за другим проехали два «джипа» с установленными на них зенитками. Где-то вдалеке прогремел взрыв и началась  беспорядочная стрельба.

         «Похоже, бой завязывается…» - предположил Вохмянин и взглянул на часы. Стрелки показывали половину пятого.

         Неожиданно в прихожей раздался звонок – пронзительный и длинный.

         - Паш! – услышал он в мегафон голос Щербины. – Здесь к тебе какой-то лысый иностранец пришел. Спустись.

         «Лысый инсотранец… - повторил Вохмянин и подумал: - Наверное, Данила…»

         Он не ошибся: внизу, прохаживаясь по холлу, его поджидал Кордье.

         - Есть новости, - сказал он и по его озабоченному лицу Вохмянин понял, что тот узнал нечто важное. – На днях Бегин посетил США. А вчера встречался с Баширом Жмайелем…

         Кордье взял Вохмянина под руку, подвел к большому окну и, понизив голос, сказал:

         - Все, что ты сейчас услышишь, мне сообщил Агарон. Заявил, что получил эту информацию от своего хорошо информированного источника. Короче, слушай…

         15-го июня Бегин прибыл в Нью-Йорк. На следующий день в отеле «Уолдорф Астория» он принял государственного секретаря Александра Хейга. Шейф госдепартамента настаивал на том, чтобы Израиль как можно быстрее покончил с присутствием палестинцев в Западном Бейруте.

         Вернувшись из США, Бегин потребовал немедленной встречи с Баширом Жмайелем. Он решил возложить эту миссию на фалангистов… Встреча состоялась в доме израильского премьера. С израильской стороны в ней участвовали министр иностранных дел Ицхак Шамир, министр обороны Ариэль Шарон, начальник генерального штаба Рафаэль Эйтан, руководители спецслужб. Башир Жмайель прибыл в сопровождении начальника штаба ливанских сил Фади Фрэма и политического советника Заки Бустани.

         Бегин, - продолжал Кордье, - потребовал, чтобы ливанские силы начали штурм Западного Бейрута с целью взять под контроль столицу.

         Он помолчал, словно вспоминая что-то, затем продолжил:

         - Жмайель возражал, объясняя свой отказ тем, что в одиночку им не овладеть Бейрутом. Бегин настаивал на своем… Поняв, что его невозможно убедить, командующий ливанскими силами предложил другой план. Израильская армия начинает широкое наступление по всему фронту с юга, а фалангисты одновременно ударят с востока. Премьер согласился…

         - И когда же начнется штурм Бейрута?

         - Не торопись! Знаешь, что Бегин предложил Жмайелю?

         - Понятия не имею…

         - Стать… президентом Ливана! Затем, по примеру египетского президента Анвара Садата, Жмайель должен прибыть в Ливан и подписать мирный договор с Израилем.

         Вохмянин долго молчал, переваривая услышанное. Насколько достоверна эта информация?

         - И когда же штурм?

         - 28-го июня…

         - Источник информации надежный?

         - Вполне…

         - Агарон?

         - Старший брат моей Николь. Он пресс-секретарь партии «Катаиб». Близкий друг Башира Жмайеля.

         - Почему же он сообщил тебе об этом?

         - Боится за Николь. Посоветовал нам срочно покинуть Западный Бейрут… Но это еще не все. Оказывается, Жмайель в августе прошлого года тайно посетил Вашингтон и сумел произвести хорошее впечатление на представителей Белого дома и патрона Си-Ай-Си.· Вернувшись из Америки, Жмайель стал постоянным гостем посла США в Ливане, имел тесные контакты с неким Робертом Эймсом, который числился дипломатом, но в действительности был сотрудником ЦРУ.

         - Значит, американцы получали от Жмайеля обширную информацию…

         - Да, - согласился Кордье. – В том числе и о планах Израиля в Ливане.

         - Ну, что ж, это лишний раз подтверждает, что американцы были в курсах операции «Ораним».

         Кордье посмотрел на часы:

         - Мне пора. В пятницу обедаем у нас. Николь обещала приготовить «мулюхию».·· 

         - Договорились. Привет Николь.

         Они пожали друг другу руки и Кордье уехал. Вохмянин некоторое время стоял у окна, размышляя над полученной информацией, потом поднялся к себе в комнату, взял сумку и отправился в посольство.

 

*   *   *

 

         - Ну, чем порадуете, Павел Алексеевич? – откинувшись на спинку кресла спросил посол,  когда Вохмянин пересек просторный кабинет и сел на стул, стоявший около стола.

         Порадовать, к сожалению, нечем… Скорее, огорчу вас…

         Посол слушал не перебивая, изредка делая пометки на перекидном календаря. Когда Вохмянин закончил, он долго молчал, о чем-то сосредоточенно думая, потом произнес:

         - Значит, 28-го июня штурм… Нет, палестинцы так просто не отдадут город…

         Он встал, прошелся по кабинету, остановился перед картой Ливана, висевшей на стене, долго смотрел на нее, потом снова сел, снял телефонную трубку и набрал номер.

         - Алексей Семенович! Зайдите, разговор есть…

         Через несколько минут в кабинет вошел невысокий мужчина с густой седой шевелюрой, в легком светлом костюме. Он быстрым шагом подошел к столу, кивнул Вохмянину и сел на свободный стул.

         - Знакомтесь, - сказал посол. - Новый собкор журнала «Время и политика»  Вохмянин Павел Алексеевмч.

         - Волков, - назвал себя обладатель седой шевелюры и добавил: - Советник по политическим вопросам.

         - Очень приятно, - ответил Вохмянин, пожимая крепкую руку.

         Волков достал из кармана пиджака блокнот и ручку, затем сказал:

         - Слушаю вас, Роман Порфирьевич.

         Посол пересказал все, что услышал от Вохмянина. Закончив, спросил:

         - Что думаете об этом?

         - На дезинформацию вроде непохоже… - после короткого молчания произнес советник.

         - Я тоже так считаю, - согласился посол. – Поэтому, Алексей Семенович, подготовьте телеграмму в Москву. И еще… - Он сделал небольшую паузу: - Думаю, надо эту информацию довести до палестинцев и руководителей НПС·.

         - По-моему, следует известить послов соцстран, - предложил Волков.

         - Согласен. Я сам этим займусь. Через час у меня встреча с болгарским послом. Я его проинформирую. Ну, а он другим сообщит.

         Когда Волков вышел, посол посмотрел на Вохмянина и тяжело вздохнул.

         - Да-а, задали вы нам задачку…

         - Это не я… Израильтяне…

         Посол вышел из-за стола, прошелся по кабинету, потом сел на стул напротив Вохмянина.

         - В журнал что-нибудь передали?

         - Репортаж с передовой?

         - Уже успели побывать? – удивился посол.

         - Успел. А сегодня госпиталь посетили.

         - Ну, и как?

         - Страшно… Никогда в жизни не видел столько искалеченных людей.

         - Вот и расскажите читателям, что творят израильтяне.

         - Следующий репортаж будет как раз о посещении госпиталя.

         - Хорошо… - посол помолчал, потом вдруг улыбнулся и спросил: - Ну, а как ваше расследование? Продвигается?

         - Есть кое-что…

         - Поделитесь… Хотя бы вкратце…

         Вохмянин достал из сумки блокнот и, листая страницы, пересказал все, что удалось узнать от Кордье и Бен-Меира.

         Посол молча выслушал и сказал:

         - По-моему, для начала неплохо. Поздравляю.

         - Спасибо. Только рано еще поздравлять.

         - Почему? Возразил посол. – Раньше мы предполагали, что вторжение в Ливан готовилось за ранее, так? Теперь мы в этом уверены твердо. О чем это говорит? О том, что вторжение тщательно готовили. Так что поздравляю с первыми результатами.

         - Все равно «белых пятен» еще много…

         - А вы надеялись за неделю все выяснить? Нет, Павел Алексеевич, над этими «пятнами» еще придется попотеть. Дело-то не шуточное… А самое большое «пятно» - американцы. Об их роли в подготовке вторжения можно только догадываться. Думаю вам надо серьезно потрясти израильского журналиста. Тем более, что входил в ближайшее окружение Шарона. Кстати, какое впечатление он произвел на вас?

         - Если откровенно, - благоприятное. А когда узнал, что он в Освенциме был, даже симпатия появилась.

         - Что ж, вам виднее… - задумчиво сказал посол и поинтересовался: - Когда вы с ним встречаетесь?

         - Дня через два-три.

         - Попытайте его насчет возможного штурма Бейрута. Может, дополнительную информацию сообщит. Сейчас это чрезвычайно важно…

         - Попробую.

         Посол встал и, протянув руку, сказал:

         - А за информацию спасибо.

         Вохмянин был уже у двери, когда услышал:

         - Забыл спросить: где устроились?

         - В культурном центре.

         - Правильно. С коллегами веселее. А киношников, где поселили?

         - Там же. Сегодня они уже в госпитале побывали. Говорят: «Снимали, стиснув зубы…»

         - Ничего удивительного. Я иной раз сам смотрю на фотографии раненых в газетах, так комок к горлу подкатывает.

          Выйдя от посла, Вохмянин вдруг вспомнил, что уже три дня не поливал цветы и отправился на корпункт.

 

(Продолжение следует)